Истоки (Книга 1)

Голая степь. Героиня - бригадир огородников, герой - полевод. Любят друг друга с двухлетнего возраста, но не могут сойтись, потому что герой занижает значение укропа в народном хозяйстве и преувеличивает роль ячменя. Порознь - страдают, а сойдутся вместе - спорят. Колхозники заняты тем, как бы их поженить. Их усилия возглавляет парторг. На героиню обрушивается страшный удар: гусеница жрет капусту. Узнав об этом от своего столетнего дедушки, довольно бодрого старичка-блондина, героиня бежит на огороды. При виде гибнущей капусты падает в обморок, норовя, однако, угодить в междурядье, дабы не повредить кочаны. Парторг поднимает сраженную горем девушку. Она горько плачет на его груди, сетует на любимого. Любимый же, увидав эту сцену, скрипит в жестокой ревности зубами и, как сумасшедший, бежит в степь. Наконец парторгу удается соединить руки влюбленных. Счастливая пара сидит на берегу огромного, вновь созданного водоема, по гладкому водному зеркалу катается на катере колхозный актив во главе с парторгом и бодрым стариком-блондином. Все ждут, когда позовут счастливцы на свадьбу. Героиня таинственно молчит, потом намекает на что-то значительное, краснеет. "Дуся! - кричит герой, - не стесняйся, говори. Я... тоже!" Дуся бледнеет и едва выговаривает: "Вася, я хочу... создать гибрид редьки и редиски". На свадьбе бодрый старик переплясал всех, не осилив только парторга...

Юля налила Михаилу и себе по рюмке муската. Они выпили и засмеялись. Им было хорошо, и они удивлялись, что за один вечер, кажется, подружились.

- Вы чем-то нравитесь мне, Михаил, - помолчала, разминая папироску тонкими длинными пальцами. - Моя жизнь пройдет в палатках. Думаю, что палатка - самое характерное жилье нашей эпохи. Все сдвинуто с места привычного, смешались сотни наречий, языков... - умолкла, увидев Иванова.

- Анатолий, пей ситро, - сказала Юля Иванову, - вина не предлагаю: боюсь за твою репутацию. А вот за Михаила не боюсь и за его братьев не боюсь... хотя они люди бесповоротных решений.

XVI

Как только гости ушли, Иванов взял Юлю за руки.

- Юля, ты сильно изменилась!.. Что с тобой?

Она посмотрела на китель, на шевровые, мягкие, на низком каблуке сапоги Иванова и чуть было не спросила, долго ли Анатолий командовал отделением и как скоро надеется дослужиться до генеральского звания.

- Я прямо-таки не знала, чем угощать вас, товарищ будущий генерал.

- Ты не можешь поговорить со мной без колкости? Она тебе не идет.

- Представь, одному человеку это нравится!

"Этот рябой идиот Мишка подогрел ее гнев. Она все еще любит Юрия. Но почему любит? За что? Что он - умен, красив? Но ведь это правда", - думал Иванов, удивляясь тому, с какой силой загорелось в нем злое чувство к Юле. Он хотел обрушиться на Крупнова, но вовремя сдержался: корни начинают яростнее жить, цепляясь за землю, когда их вырывают с силой. Ее чувства должны отболеть сами по себе.

- Юля, поговорим по душам... Я... я устал думать и страдать втихомолку. Подумай хоть немного и обо мне...

Вышли во двор, в сад. Кроткие густились сумерки, зрела задумчивая в садах вечерняя тишина, в затравевшем низовье скрипел дергач. Редкие нити дождя прошивали горящее на западе небо.

- Что-то не то и не так, Анатолий Иванович. Катится моя жизнь по глубокой колее, мне нужно свернуть на иную дорогу, а сил не хватает. Так вот, я и еду. Куда? Зачем? Не знаю и все чего-то жду. Жду изо дня в день, из месяца в месяц, а колея все глубже и тяжелее. И чувствую, выгорает в душе моей что-то такое, без чего жить нечем. Чем помяну свою молодость? Я полюбила с десяти лет... Как рыба на кукане: из воды не вытаскивают и на волю не пускают. Он человек прямой, признает, что от женщины, как ни в одну эпоху, требуется много: на работе - ударница, дома - нежная, умная мать, в спальне - горячая любовница. Многовато, а?

- Брось, Юлька! Не приукрашивай Крупнова. Даго тебе слово: он кончит тем, что попадется на удочку какой-нибудь замарашке... в наказание за его жестокое отношение к тебе.

"Я не выйду замуж раньше, чем он женится. Я не умру прежде него. Хочу знать, чем кончит товарищ Крупнов", - думала Юля.

Она ушла спать, оставив Иванова с мачехой и отцом. Кровать изголовьем стояла к раскрытому окну. Густой запах левкоев натекал из сада в комнату.

Мешал заснуть жук: застрял вверху оконной рамы, не догадываясь спуститься ниже, с отчаянием бился о стекло и то жалобно, то озлобленно жужжал.

Юля поймала его и выпустила, но, изнуренный, как бы ослепший от долгого безысходного метания, жук снова залетел в комнату и опять стал биться о верхнее стекло.

"До чего я дошла, - думала Юля, - гоняюсь за ним, а он... он человек бесповоротных решений". "Но ведь ты год назад приехала не к нему, а на работу, к отцу, наконец", - рождалась другая мысль, малодушно-подленькая. "Перестань ломаться, нет у тебя ни гордости, ни порядочности. Ждала сегодня его. И не стыдно? Стыдно, очень стыдно и обидно, и все-таки лучше однажды пережить все эти унижения, чем мучиться потом всю жизнь".

А жук все жужжал. Все гуще и резче пахло невидимыми грустными цветами. На Волге тоненько заскулило какое-то судно, потом басовито прикрикнул на него буксир-работяга: "гу-гу". Но вот затихла перекличка судов, и только жук бился и бился о стекло. Мысли притуплялись, ослабела внезапная и острая вспышка горечи и обиды.

Залаяла собака, потом из окна голос Матвеевны, тещи отца, спросил:

- Кого надоть?

- Тихона Тарасовича на минутку. - Этот свежий, веселый голос Юля узнала сразу. Вскочила с постели, придерживая на груди простыню.

Сердце яростными толчками гоняло кровь. Юля метнулась к окошку. Вероятно, она кликнула бы Юрия, если бы не закусила зубами простыню.

Крупнов зажег спичку и, прикуривая, склонился над пламенем. Юля разглядела среди ветвей клена его загорелую щеку, нос с горбинкой. Из дверей хлынул свет, на асфальтовую дорожку упала тень, узкоплечая, с чубатой головой. Строгий голос Иванова спросил:

- В чем дело, Крупнов?

Потом рядом с этой тенью выросла другая, огромная; она качнулась и как бы расплющила тень Иванова. Нетвердым, заплетающимся языком отец сказал: