Айседора Дункан: роман одной жизни

Айседора вернулась в таком угнетенном состоянии, что, узнав о подписанном Ирмой контракте на месячное турне по Германии, восприняла эту весть как избавление. После разрыва с Сергеем и поездки в российскую глубинку она испытывала почти физическую потребность вновь окунуться в европейскую культуру. С помощью Ирмы и Шнейдера в те несколько дней, что оставались до отъезда, к ней вернулись уверенность в себе и чувство юмора, которые всегда поддерживали ее в самых трудных испытаниях.

Но тут же пришло разочарование. Немецкая публика, когда-то восторженная, теперь отвернулась от нее. Ей безразлично прозвище «большевички», а вот тот факт, что на концертах мало народу, действительно огорчает ее. Особенно когда она читает в газетах критические отзывы такого рода: «Танцы Айседоры Дункан похожи на красиво падающие разноцветные осенние листья, напоминающие полные очарования сумерки, предшествующие ночи… Остались лишь воспоминания о прежней Айседоре. Великолепная пластичность тела сохранилась, но она уже не очаровывает своим порывом. Ее жизненная сила ослабла». Конечно, она не может удержаться от речей после каждого представления и расхваливает достоинства Советской России. Одна из газет напечатала: «В Советской России она испортила свое искусство, поставив его на службу идеям коммунизма».

Журналист Георг Зельдес встретился с ней в захудалой гостинице, из которой она даже не может выехать, потому что нечем расплатиться по счету. Находит ее располневшей, с мутным взором, в руке — стакан джина.

— У меня нет больше сил, — признается она. — Не могу даже вернуться во Францию, чтобы продать мой дом, потому что меня считают большевичкой и не дают визу. Мне остается только продать для издания любовные письма. А у меня их около тысячи. Могу хоть сейчас показать.

Тяжело встает, поправляет шаль, наброшенную на красную тунику, отбрасывает пряди волос, спадающие на щеки, пошатываясь, идет к комоду, открывает ящик и вынимает пачки пожелтевших растрепанных бумажек.

— Вот. Смотрите… Эти — от Крэга… эти от д'Аннунцио… К сожалению, письма от Есенина остались в России. Как вы думаете, много мне дадут издатели за эти письма?

— Конечно… Но где ваш супруг?

— Сергей? Не знаю… Ах да! Он уехал на Кавказ… Он написал мне, что хочет стать вором, бандитом… в общем, чем-то в этом роде, чтобы набраться впечатлений, которые он потом поместит в свои стихи.

— Вы развелись?

— Да нет! А знаете почему? — воскликнула она со смехом. — Потому что конторы загса закрываются в полдень. А поскольку мы не спали по ночам, то всегда опаздывали. Если бы не это обстоятельство, мы бы давно развелись, а потом опять поженились бы, и так много раз.

Отхлебнув еще джина, продолжает:

— Если не удастся продать эти бумажки, я их соберу в одной книжке и издам, назвав: «Что значит любовь для мужчины».

Достать денег. Впервые в жизни перед ней возникла такая потребность. Или, точнее, впервые эта потребность оказалась такой острой. Раньше денег не хватало потому, что она или еще не получила за прошедшее турне, или ожидала аванс под новый контракт. Никогда вопрос не стоял для нее так жестко. Даже в детстве, когда она помогала матери продавать вязаные вещи. То было короткое, преходящее время — детство. А сегодня деньги превратились в жизненную необходимость: они нужны, чтобы утолить голод, чтобы не страдать от холода, чтобы не болеть. Не говоря о потребности забыться, о спиртном. Раздобыть денег можно одним образом: продать парижский дом. Но чтобы туда поехать, опять же нужны деньги. И вот она просит их у сестры Элизабет, которая основала свою школу в Потсдаме. Она обращается к Мерцу, управляющему школой и любовнику Элизабет, но тот захлопывает дверь у нее перед носом. К счастью, ее брат Августин, которому она написала, переводит ей из Нью-Йорка крупную сумму и обещает высылать ежемесячное содержание, «пока у меня есть хоть один доллар», — добавляет он. Еще одна добрая весть: «Союз левых сил» победил на последних выборах, и ей наконец разрешают вернуться во Францию.

В Париже она останавливается в отеле «Лютеция», где живет на деньги, поступающие от брата, на доход от ренты за дом на улице де ля Помп и благодаря помощи верных и щедрых друзей. Но расходует она, как всегда, не считая, поэтому долги растут. Дирекция отеля согласилась сдавать номер бесплатно, чтобы имя Айседоры числилось среди жильцов-знаменитостей, но переселяет ее в крохотную комнатушку на чердаке. Пока ей не удалось продать дом на улице де ля Помп, и она надеется получить гонорар за публикацию своих «Воспоминаний». Она часто думает о них и говорит, что материала хватило бы на «двадцать романов». Ей потребуются лишь время и покой, чтобы их написать. Пока же она чувствует себя слишком занятой повседневной суетой. «Я страдаю от какой-то нервной прострации, — пишет она Ирме. — Переживания прошлого года слишком тяжело сказались на мне. Рассчитываю вскоре возобновить борьбу. Ты ведь знаешь мой девиз: „Без предела“».

Осенью 1925 года к ней обратилась коммунистическая партия Франции с просьбой создать школу танца для детей из народа. Она вызовет своих лучших учениц из Москвы для помощи. Несмотря на явный интерес к проекту со стороны руководства компартии, переговоры ни к чему не привели, и она отказалась от этой затеи.

28 декабря 1925 года Айседору постигло великое горе: Сергей Есенин покончил с собой в Ленинграде. 24-го утром он приехал из Москвы и остановился в гостинице «Англетер», в пятом номере с окнами на Исаакиевскую площадь, том самом, который они занимали с Айседорой три года назад, в феврале 1922 года. Рождество встречал со своим старым другом Клюевым. В воскресенье, 27 декабря, вскрыл себе вену, чтобы написать последнее стихотворение собственной кровью. Начиналось оно словами: «До свиданья, друг мой, до свиданья», а заканчивалось:

На следующий день рано утром его нашли повесившимся. Он открыл обе створки окна и последнее, что видел, была синеватая ночная мгла над заснеженной площадью.

Через несколько дней после его кончины Айседора писала Мэри: «Бедный Сережа! Я выплакала все слезы. Мне так плохо, что порой хочется последовать его примеру и уйти в море». Ее друзья, поэт Фернан Дивуар и скульптор Хосе Клара, окружают ее заботой, поддерживают материально и поощряют в стремлении вернуться к работе.

В один прекрасный день из Нью-Йорка неожиданно приезжает подруга, которую она не видела лет двадцать, Рут Митчел, богатая дама с беззаботным характером. Без предупреждения она явилась к Айседоре в «Лютецию»:

— Милая моя, как я рада видеть тебя! Я узнала о твоих несчастьях из газет… О замужестве… о трагической гибели бедного Есенина… Какое несчастье! Но до чего же здорово, что я тебя разыскала! Ты знаешь, ты совсем не изменилась!

— Ты находишь?

— Ну, может, несколько лишних килограммов тут или там… Но такая же красавица, как была!

И легкомысленная подружка тут же предлагает ей отправиться вместе:

— Сейчас приведу машину… и увезу тебя!

— Но куда?

— Куда угодно. Тебе совершенно необходимо переменить атмосферу. Нельзя оставаться в мрачном и печальном Париже! Поехали к солнцу! Например, в Ниццу на Лазурный Берег? Как смотришь?

— Я бы с удовольствием, Рут, но должна сказать… в общем… это трудно объяснить… но мое положение не таково, чтобы…

— Ты с ума сошла! О чем ты говоришь? Я тебя приглашаю. К тому же ты поможешь мне советами. Я ничего не знаю о Франции и ни слова по-французски не понимаю. Без тебя, как видишь, обойтись не могу…

Приехав в Ниццу, они снимают студию с видом на море в квартале Сен-Огюстен, на Английской набережной, 343. Это бывший репетиционный зал с небольшой сценой и стеклянной крышей. За несколько дней они обвешивают стены знаменитыми Айседориными голубыми занавесями, расстанавливают амфитеатром пуфики с подушками вокруг сцены, украшают помещение пальмами и цветами. Жить там они не могут, поэтому снимают комнаты в маленькой гостинице напротив. Айседора приходит туда работать каждый день, ей аккомпанирует молодой русский пианист Виктор Серов, с которым она познакомилась в Париже. Ему двадцать два года, он красив. Не очень высок, с черными вьющимися волосами и черными как уголь глазами — явно восточная внешность, полная противоположность Есенину. К Айседоре относится со страстной преданностью.