Фрунзе

— Борюсь сам с собой, — ответил он доверчиво.

— Я колебалась бесконечно долго. Но убедил меня Владимир Ильич: солдаты не способны вести войну, Красная гвардия еще не набрала силу. Да и угроза его уйти с постов лишила меня сил бороться против его линии. Вы думаете, ему легко? Я была у него, когда Карахан привез текст Брестского мирного договора и бросил его на стол. Ленин отшатнулся. «Вы хотите, чтобы я не только подписал этот похабный мир, но еще стал бы его читать. Нет, нет, никогда!..» Может, вам поговорить с Владимиром Ильичем?

— Не могу, Елена Дмитриевна! С Лениным надо говорить, бесконечно веря ему. Или кидаться против него в бой, как это делают Химик, Бухарин или дерзкий Ломов. У меня нет ясной позиции. Но голосовать за грабительский мир — нет сил!..

Была встреча и еще с одной женщиной — с Ольгой Розановой, которая представляла на съезде соседей-ярославцев.

— Как вы? — спросил ее Фрунзе.

— С просветлением, Михаил Васильевич! До января все стояли за войну, требовали разорвать переговоры. Революционного пылу было достаточно. А потом угомонились.

— Что так?

— Запись в социалистическую армию прошла плохо. Едва сколотили полк. Так что не до войны сейчас. Конечно, на сердце тоска: контрибуция — шесть миллиардов. Потеряны Польша, Литва, Прибалтика, Украина. Жутко! Но ведь будет светлый день, когда немецкие рабочие спихнут с трона своего кайзера? Вот этой мыслью и держусь!

Делегаты забили зал. Громовым голосом открыл заседание Яков Свердлов. С докладом выступил Георгий Чичерин — по виду профессор, с мягкими манерами и удивительно тихим голосом. Он еще держался неуверенно, так как недавно заменил Троцкого на посту народного комиссара по иностранным делам.

Не скрывая душевной боли и волнения, он сказал:

— Чрезвычайно тяжелы условия мира. Но их надо принять, только в этом спасение новой России!..

Оглушающими овациями встретил съезд Владимира Ильича Ленина. Он стремительно подошел к трибуне, левой рукой приглаживал редкие волосы. Ему аплодировали долго. И со всех сторон что-то кричали недоброжелатели. А он стоял спокойно, поглядывая на часы. И в наступившей вдруг тишине послышался его звонкий голос:

— Товарищи, нам приходится решать сегодня вопрос, который знаменует поворотный пункт в развитии русской и не только русской, а и международной революции, чтобы правильно решить вопрос о том тягчайшем мире, который заключили представители Советской власти в Брест-Литовске и который Советская власть предлагает утвердить, или ратифицировать…

Он говорил о позорном мире, о Тильзитском мире, от которого не пал немецкий народ, как не падет от Брестского мира народ России. Он говорил о передышке, которую несет этот мир, и о силах революции за рубежом, которые неизбежно придут на помощь пролетариату Советской России.

Каждые пять-семь минут речь его прерывалась то аплодисментами, то истошными криками: «Ложь!», «Демагогия!», «Предательство!»

С содокладом выступил левый эсер Камков. Ужасом веяло от его аргументов: большевики отказались от всех завоеваний революции; возможное спасение страны — в партизанской войне. Одновременно Камков грозился выйти из правительства, потому что в час отчаяния не видел выхода даже в этой войне.

— Мы, товарищи, не скрываем перед вами той печальной истины, что, может быть, выхода нет и в вооруженном сопротивлении!

Мартов вовсе распоясался на трибуне. Он обрушился на всю политику большевиков, сравнил съезд с «волостным сходом», где исправник требует от темных мужиков подчиниться его решению без всякого рассуждения.

В кулуарах продолжал собирать подписи под декларацией «левых коммунистов» Валериан Куйбышев — высокий, лобастый, с кудрявой шевелюрой, — тот самый Адамчик, с которым Фрунзе виделся в Манзурке летом 1915 года.

— Михаил Васильевич? — раскинув руки, шагнул к нему Куйбышев. — Какими молитвами? Откуда?

— Мы ивановские, — Фрунзе обрадовался встрече.

— Так вы же приняли решение против Брестского мира?

— Было такое.

— Рад за вас! Ставьте подпись под декларацией, — Куйбышев решительно подхватил Фрунзе под локоть и указал на столик возле окна.

— Я подпишу, подчиняясь решению комитета. Но при голосовании воздержусь.

— Да вы что? Сговорились, что ли? И Инесса Арманд, и Павел Дыбенко с Емельяном Ярославским, и Григорий Усиевич с Михаилом Покровским ставят точно такое же условие.

— Нет, я не сговаривался, хотя видел Емельяна и говорил с ним. Действую по велению совести, Валериан Владимирович. С Ильичем я не согласен, но не до такой степени, чтобы выступать против него…

Куйбышев прочел декларацию. Ее основная мысль была изложена так: «…Этот договор не должен быть утвержден, напротив, его нужно заменить призывом к священной обороне социалистической революции».

Фрунзе воздержался при голосовании вопроса о ратификации мира. Воздержались и «левые коммунисты»: их сопротивление уже не имело смысла. Ленин увлек за собою две трети съезда: 784 делегата. Противники собрали 261 голос, 115 человек воздержались.

Мирная передышка, о которой говорил Владимир Ильич, была завоевана. Советская власть начала триумфальное шествие по стране, развивая планы хозяйственного строительства, создавая Красную Армию и укрепляя свою основу — союз рабочих и трудовых крестьян. К чести Фрунзе, колебался он недолго. И уже через пять дней при обстоятельной встрече с Яковом Свердловым дал понять, что ивановцы пересмотрят свою позицию и дружно поддержат решения съезда.

— Прекрасно, товарищ Арсений! Кстати, и вопрос о вашей губернии решен. Быть вам «президентом» и шуйским и ивановским!..

— Мы занимали не лучшую позицию в партийной борьбе по поводу Брестского мира, — сказал Фрунзе на II уездном съезде Советов в Шуе. — Наша попытка подправить Ленина в этот критический момент достойна сожаления. Правда революции в том, что на белом свете есть лишь один человек, который истинно выражает интересы Советской власти. Именно он показал нам, как в час смертельной опасности должен действовать пролетарский вождь — со знаменем Маркса в руках, научно, творчески учитывая конкретные исторические условия. Это Ленин. Так будем с ним безраздельно на всех этапах нашей борьбы за коммунизм!..

Мужественно прозвучало признание политической ошибки. Но тот, кто знал и любил своего Арсения, не мог не видеть, какую внутреннюю драму переживал этот цельный, смелый человек, преданный партии.

Рядом с Фрунзе сидел в президиуме Александр Киселев и пристально наблюдал за ним. Арсений был для него эталоном большевика с давних пор. Еще в 1906 году, в Кохме, на Новой улице, старший брат Александра — Василий Андреевич — прятал у себя в доме легендарного шуйского агитатора и всю ночь просиживал у окна, опасаясь налета полиции. И говорил Сашке — в те годы еще несмышленому пареньку:

— Про Арсения молчи, а то голову оторву! Попаду в каталажку — ты его сбережешь! На всю жизнь запомни: один он у нас, других таких нету!

И теперь Киселев видел, как нелегко Арсению: «Кончив доклад, несколько побледнев, он скрестил руки на груди и уперся спиной в стену зала. На лице его явно заметно большое душевное волнение, оно передалось и делегатам. В вале пауза затишья. Близ меня бородатый крестьянин утирал набежавшую слезу. Не мог удержаться и я…»

Никто не судил дорогого человека, который недавно увлек на неверный путь всю эту массу в зале: чистосердечным было его признание в ошибке. И все проголосовали за мир, как призывал он их сегодня.

Когда же Михаил Васильевич сказал при закрытии съезда, что пришла пора расставаться, так как партия направляет его в Иваново-Вознесенск создавать новую губернию, что-то невообразимое началось в зале.

Фрунзе с трудом утихомирил делегатов.

— Друзья мои! Пока суд да дело, я не отказываюсь от ваших полномочий. Буду и в Совете и в комитете партии. И при каждом удобном случае постараюсь завернуть к вам на денек. Ведь рукой подать до Иванова!

Да и на губернский съезд вы почти все приедете непременно. Так что не прощаюсь, а говорю: до свидания, дорогие земляки!..