Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Натуру тоже выбрали с умом — Рижское взморье. Когда прилетела Марина, все вообще стало прекрасно! Соседом по юрмальской гостинице случайно оказался все тот же сказочник Сергей Параджанов. Однажды он их здорово выручил и одновременно ошеломил. Когда в номере Высоцкого внезапно отключили воду, он попросил Параджанова разрешения воспользовать его душевой.

— Конечно, — сказал Сергей Иосифович. — Я через пять минут исчезаю. Ключ будет у портье.

Войдя в комнату, Марина и Владимир увидели на столе боржоми, фрукты, сигареты, лимонад.

— И это все? — удивился Высоцкий. — Что-то не похоже на Сергея, обязательно должен быть какой-нибудь сюрприз.

Марина открыла дверь в ванную и ахнула:

— Смотри, Володя!

К душу-«журавлику» Параджанов прикрепил букет — и вода утекала на купальщицу Марину с лепестков роз...

Когда Владимир по телефону как бы между прочим сказал Марке, что его приглашают работать в фильме по повести Чехова «Дуэль», она просияла:

— Даже не сомневайся, ты просто не представляешь, какая это ведь!

— Да я и не сомневаюсь, но ты же знаешь, не все от меня зависит.

— А кто режиссер? — сразу по-деловому поинтересовалась Марина. — Я его знаю?

— Может быть. Очень известный у нас режиссер, патриарх, Герой, лауреат, кажется, даже Каннского фестиваля и так далее. Ты йогла видеть его «Даму с собачкой» по Чехову, кстати...

— С Иечкой?

— Нуда.

— Тем более не сомневайся. А что, она тоже там?.. Нет? Уточни, пожалуйста, кто будет играть главную женскую роль. Это важно.

— Хорошо. Мне предложили роль фон Корена. Съезжу в Ленинград, посмотрим, поговорим.

Среди советских кинорежиссеров той эпохи Иосиф Ефимович Хейфиц славился исключительной дотошностью, скрупулезностью. Каждый кадр, каждая мизансцена у него была, как говорится, вылизана до мельчайших деталей. Характер каждого героя выверен. Своих актеров он погружал в мир психологизма, предварительно понуждая анализировать каждый жест и взгляд.

Он говорил: «Илья Эренбург, говоря об этой повести, писал, что Гитлер ходил еще под столом, когда Чехов в образе фон Корена предугадал будущего фашиста. Однако мне не хотелось просто и примитивно трактовать эту роль... Я пришел к выводу, что, помимо всех прочих черт фон Корена, в нем живет еще одна очень важная черта, или, вернее, комплекс. Это комплекс человека маленького роста, у которого... возникает чувство какой-то маленькой собственной неполноценности. Ему кажется, что... это недостаток. И он пытается восполнить этот недостаток другими качествами, которые могут проявить в нем достоинство и силу. И вот я подумал, что надо сделать фон Корена человеком щуплым, небольшого роста, но в то же время с мужественными и сильными чертами.

Кино — настолько безжалостное искусство, оно настолько обнажает душу и существо человека самим методом своим, своим безжалостным приближением жизни человеческого духа к самому экрану, когда вы читаете все в глазах, когда солгать трудно, гораздо труднее, чем в театре. Вот я и решил, что нужно найти такого актера, который будет обладать такой психологической организацией...»

Второй режиссер картины Евгений Татарский, который занимался поисками актеров, предложил мастеру Владимира Высоцкого.

Человек деликатный, Хейфиц, естественно, сначала и словом не обмолвился Высоцкому о своем понимании образа, об этом комплексе. «Мне казалось, — вспоминал он, — что он может быть травмирован этим как-то или даже обижен... Это был человек небольшого роста, хилой организации. Но в то же время — необычайно мужественное лицо. Прекрасные сильные глаза, выражающие какую-то сложную внутреннюю жизнь... Передо мной тонкий, умный и чрезвычайно талантливый человек... Тогда я рассказал всю правду ему, что такое фон Корен...».

Мудрый Иосиф Ефимович угадал. Комплекс такой у Высоцкого на самом деле присутствовал. Своей первой жене Изе он не покупал туфли на высоком каблуке, вторую — Люсю — всегда просил: «Да не иди ты рядом. Иди чуть-чуть сзади». С Мариной тоже были свои проблемы. На сцене Высоцкий чувствовал себя комфортно, если рядом (скажем, на репетициях спектакля по Пушкину) стоял актер Рамзее Джабраилов, рост которого был 163 сантиметра. А как воодушевился Владимир, когда вычитал, что Пушкин был еще ниже, сантиметров на десять!.. Радовался, как мальчишка.

***

«Когда он приехал в Ленинград и Хейфиц начал репетиции, — рассказывал Евгений Татарский, — Володя был просто в ЯЮковом состоянии: оказывается, бывает и такое кино... Актеров стали одевать — костюмы, то-се. Долго — полчаса — обсуждалось: «давайте на костюме фон Корена... одну пуговичку сделаем полу- оторванной: он — холостяк и, наверное, некому за ним ухаживать. У Володи были круглые глаза от того, что можно настолько подробно заниматься деталями. Наверное, никто из зрителей никогда в жизни не заметил бы эту полуоторванную пуговичку, но ша была. И всю картину мы следили за тем, чтобы она держалась на одной ниточке...»

Хотя после долгих разговоров с режиссером из характера фон Корена исчезла поверхностная, физиологическая сторона. И чем глубже вживался Высоцкий в роль, чем успешнее шла подготовка, Тем все чаще предрекал он свой неуспех, не скрывал, что его что- то тяготит. Хейфиц рассказывал: «Однажды он сказал мне: «Все равно меня на эту роль не утвердят. И ни на какую не утвердят. Все — мимо. Наверное, «есть мнение» не допускать меня до экрана». А после кинопробы, в которой подтвердилась принятая нами характеристика «фон коренщины» и сложность характера проявилась даже в небольшом отрывке, Володя, отозвав меня в сторону, сказал. «Разве только космонавты напишут кому следует. Я у них выступал, а они спросили, почему я не снимаюсь... Ну и обещали заступиться».

Видимо, письмо космонавтов дошло, верил старый, седой, но наивный режиссер, Володю утвердили на роль.

...В Москве был тихий вечер. После спектакля Владимир приехал домой один, без обычной компании, но и без настроения тоже. Марина ждала, приготовила ужин. Сели по-семейному, на кухне. Ухаживали друг за другом. Чуть-чуть выпили, были какие-то вкусные рыбные консервы, паштет.

— А на десерт у нас сегодня ананасы, — сказала Марина. Заметив недоумение, пояснила: — В «Березку» ездила...

— Сигареты купила?

— Конечно. Два блока «Винстона» там, в комнате, на подоконнике... У тебя все в порядке?

— Как будто да. Просто настроение какое-то... среднее. Кто звонил?

— О, много. Я там записала... Витя Туров из Минска, какой-то Костя, фамилию не сказал.

— Да ладно... О, Марин, забыл тебе сказать. Сегодня в «Литера- турке»... еще двое «покаялись». Даже Булата нагнули. Вот послушай:

«В течение ряда лет некоторые печатные органы за рубежом делают попытки использовать мое имя в своих далеко не бескорыстных целях. В связи с этим считаю необходимым сделать следующее заявление. Критика моих отдельных произведений, касающаяся их содержания или литературных качеств, никогда не давала реального повода считать меня политически скомпрометированным, и поэтому любые печатные поползновения истолковать мое творчество во враждебном для нас духе и приспособить мое имя к интересам, не имеющим ничего общего с литературными, считаю абсолютно несостоятельными и оставляю таковые целиком на совести их авторов. Б. Окуджава. 18.XI.72».

Кстати, твой Толичка Гладилин тоже «покаялся».

— Почему это он мой?

— А потому! Думаешь, я забыл, как он вокруг тебя вился, хоть и знал, что ты уже со мной была...

— Ой, оставь, Володя, такое придумываешь.

— Ладно, забудем... Погано мне что-то, Марин, ей богу.. Давай- ка чайку соорудим...

Он достал из навесного шкафчика свои разнокалиберные жестяные коробочки, большой заварочный чайник и принялся колдовать — бросил щепотку одного сорта, второго, принюхался, добавил какой-то травки... Наконец все залил кипятком. Чашки на стол!

— Завязался я с этим «Пушкиным», Мариночка, сил никаких нет. Шеф недоволен, постоянно ворчит. Выйду я, наверное, потихоньку из этого «Товарища», душа не лежит. Вопрос не в Пушкине. Но ведь идею пяти поэтов мы уже эксплуатировали с Маяковским, разве нет? В «Послушайте!» была «великолепная пятерка» — Высоцкий, Смехов, Хмельницкий, Золотухин, Насонов и «вратарь» Юрий