Правительницы России

Торжества и в Киле, и в Петербурге сменились глубоким трауром, особенно же скорбел овдовевший Карл-Фридрих, ибо со смертью жены сильно уменьшались его собственные шансы возвращения в большую европейскую политику, так как петербургский двор становился для него почти недосягаемым, по крайней мере до совершеннолетия его сына-младенца.

А в Петербурге всесильный Меншиков укрепился ещё больше. Избавившись от голштинской герцогской четы и разослав остальных неугодных ему сановников из Петербурга, он, казалось, достиг вершины могущества, но внезапно сильно заболел и на несколько недель отошёл от государственных дел.

Этого времени оказалось достаточно, чтобы Пётр II, рано созревший и чувственный юноша, прочно подпал под влияние своей столь же чувственной и весьма распущенной восемнадцатилетней тётки Елизаветы, которая ни на шаг не отходила от племянника, всячески поощряя его к распутству и пьянству. Ей помогали в этом товарищи Петра — такой же, как и он, подросток Александр Меншиков и достаточно великовозрастный по сравнению с ними, ровесник Елизаветы Петровны, князь Иван Долгоруков.

Об этой золотой молодёжи рассказывали невероятные вещи, приписывая им всё возможные пороки. А когда сын генералиссимуса Александра Даниловича Меншикова Александр официально был награждён орденом Святой Екатерины, которого удостаивались только женщины, то пересуды о его отношениях с императором приобрели вполне определённое направление, получив вроде бы серьёзное фактическое подтверждение.

Всё это привело к тому, что Пётр II совершенно остыл к Марии Меншиковой — девушке нравственной и гордой, носившей среди ровесников прозвище «мраморная статуя». Когда же будущий тесть попробовал приструнить распоясавшегося юнца, то тринадцатилетний император закусил удила и пошёл на открытый разрыв со всесильным ещё вчера временщиком.

Пётр II дал распоряжение забрать из дома Меншикова императорские экипажи и личные свои вещи, а 7 сентября 1727 года приказал арестовать светлейшего князя. Через четыре дня и сам Александр Данилович, и несостоявшаяся невеста Мария Меншикова, и всё семейство генералиссимуса были отправлены в ссылку, пока ещё в Рязанскую губернию, в роскошное имение Меншикова Раннебург. Опальное семейство сопровождали сто двадцать семь слуг и обоз в тридцать три экипажа. Имущество князя было почти сразу же полностью конфисковано в казну. О размерах и составе этого имущества можно судить по перечню, сделанному специально созданной для этого правительственной комиссией. Обобщая воедино всё описанное в казну, комиссия определила, что Меншикову принадлежало: 90 тысяч душ крестьян, 6 городов, 4 миллиона рублей наличными и 9 миллионов в банках Лондонском и Амстердамском, бриллиантов и других драгоценностей ещё на один миллион рублей, серебряной посуды три перемены, каждая из 288 тарелок и приборов, и 105 пудов, т. е. 1680 кг, золотой посуды.

Однако в Раннебурге Меншиковы пробыли недолго: 16 апреля 1728 года их отправили в Березов — богом забытый сибирский городишко, закинутый в болота и тундру более чем на тысячу вёрст севернее Тобольска.

Сначала Меншиковы жили в тюрьме, но потом Александр Данилович сам срубил дом и даже пристроил к нему часовенку. Однако жить ему оставалось совсем немного. 12 ноября 1729 года он умер, разбитый параличом. А ещё через месяц скончалась и его дочь Мария — бывшая царская невеста. Двое других детей — сын и дочь впоследствии были возвращены из ссылки лишь потому, что в банках Лондона и Амстердама хранилось девять миллионов рублей, которые могли быть выданы только прямым наследникам Меншикова. Это обстоятельство и заставило русское правительство вернуть брата и сестру Меншиковых в Петербург, и львиная часть вкладов в конце концов оказалась в руках государства и его высших сановников.

Избавившись от всесильного временщика, Пётр II пустился во все тяжкие. Саксонский посланец Лефорт — племянник Франца Лефорта — писал в декабре 1727 года: «Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера (Ивана Долгорукова), пажей, поваров и Бог весть ещё кого.

Кто мог бы себе представить, что эти безумцы (семейство князей Долгоруковых) способствуют возможным кутежам, внушая дарю привычки самого последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к биллиардной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей прежде у Меншикова, и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей... Ложатся спать не раньше семи часов утра».

Беспрерывные попойки и ночные оргии не только подрывали не очень-то крепкое здоровье Петра II, но и сильно деформировали его характер. Он стал вспыльчивым, капризным, жестоким и упрямым.

Уже на следующий день после ареста Меншикова Пётр II подписал манифест о коронации, а 9 января 1728 года выехал в Москву, чтобы, по традиции, совершить обряд венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля.

По дороге в первопрестольную Пётр заболел корью и две недели пролежал в постели, остановившись в Твери.

4 февраля наконец совершился его торжественный въезд в Москву, где старая русская аристократия, в большинстве своём ненавидевшая Петра I и благоговевшая перед памятью великомученика Алексея, встретила нового императора с неподдельной радостью и восторгом.

На волне этого приёма самыми близкими людьми для Петра II оказались князья Долгоруковы — Василий Лукич и Алексей Григорьевич, введённые в состав Верховного Тайного совета, а любовь юного императора к Москве оказалась столь велика, что он официально объявил её единственной столицей России.

Сам Пётр, его старшая сестра Наталья и их тётка Елизавета Петровна, приехав в Москву, встретились и с Евдокией Фёдоровной Лопухиной, освобождённой сразу после смерти Екатерины I и проживавшей в кремлёвском Вознесенском женском монастыре. Однако, хотя внуки и пожаловали бабушке 60 тысяч рублей в год на содержание, достойное бывшей царицы, а также и приставили к ней небольшой придворный штат, Евдокия Фёдоровна осталась в монастыре, правда, в совершенно ином, чем до этого, качестве.

После коронации Пётр II продолжал кутить и сгорать пламенем кровосмесительной любви к своей юной и прелестной тётке Елизавете.

Но тут на пути Петра возник неожиданный соперник — князь Иван Долгоруков, в объятиях которого он однажды, внезапно для него и для себя, застал Елизавету Петровну. Однако ревность к сопернику скоро угасла, так как князь Иван стал волочиться, и не без успеха, за замужней княгиней Трубецкой. А Пётр увлёкся княжной Екатериной Алексеевной Долгоруковой, сестрой своего камергера и ближайшего сердечного друга Ивана Долгорукова. Всё это происходило в Москве и в её окрестностях, откуда Пётр совершенно не спешил уезжать и где девять месяцев продолжалась царская охота, проходившая как беспрерывный праздник.

Время от времени Пётр оставлял охоту и приезжал в богатую подмосковную усадьбу Алексея Григорьевича Долгорукова — Горенки, где его с нетерпением ждала новая невеста, носившая к тому же царское имя и отчество — Екатерина Алексеевна.

Елизавета Петровна была оставлена своим ветреным августейшим племянником, но тосковала совсем недолго, ибо утешилась в объятиях новых возлюбленных.

А Екатерина Долгорукова всё крепче прибирала к рукам вечно пьяного подростка. И тому причиной была не только её податливость и ласковый нрав, но и несомненный ум княжны и прекрасное для девушки образование. Детство царской невесты прошло в Варшаве, в доме её деда, русского посла при польском дворе — князя Григория Фёдоровича Долгорукова, умного и хорошо образованного человека.

Теперь уже княжна Долгорукова ни на минуту не оставляла Петра, сопутствуя ему и на охоте, и в бесконечных переездах, и во время столь же бесконечных кутежей, развлечений и танцев.

О масштабах царских охот говорит хотя бы то, что, например, осенью 1729 года Пётр взял с собою шестьсот гончих и борзых и за несколько дней его егеря затравили четыре тысячи зайцев, пятьдесят лисиц и убили трёх медведей и пять волков.