Гюнтер Грасс

Ну, еще это был год появления знаменитого сочинения Мартина Хайдеггера «Бытие и время», после чего, по словам Грасса, «каждый сопливый фельетонист из развлекательного отдела начал хайдеггерничать на свой лад». Если мы обратимся к роману «Собачьи годы», то не сможем не вспомнить, как автор — главным образом устами своих персонажей — ехидно пародирует философа, «хайдеггерничает», соотнося его высокопарную фразеологию с реальным положением дел в нацистской Германии времен войны.

Но, переосмысливая несколько ключевых выражений Хайдеггера на фоне веймарского «просвета» после «войны, голода, инфляции, о которых то и дело напоминали инвалиды на каждом углу, да и все вконец обедневшее среднее сословие», Грасс заодно обыгрывал слоган о «золотых двадцатых», иронически заявляя, что подлинно золотыми были лишь знаменитый тенор Рихард Тауберг, которого всю жизнь обожала матушка Грасса, «девочки» («girls, girls»), выступавшие «даже у нас в Данциге» в своих сверкающих нарядах и перенесшие американскую моду на немецкую почву, или некий ясновидец и иллюзионист, наклейки на чемоданах которого демонстрировали всю череду европейских столиц, в которых он гастролировал. Это он, будучи другом семьи, уговаривал грассовскую матушку «непременно заглянуть в Берлин», поскольку «там всегда что-то да происходит!». И мать, судя по всему, заразила сына любовью к танцам (о которой он рассказывал не только в мемуарном романе «Луковица памяти», но и в других своих воспоминаниях). «В Берлине вообще много танцуют, там только и делают, что танцуют». Но «мама до Берлина так и не добралась».

Зато один раз, в конце 1930-х, «когда от двадцатых не осталось в помине ни одной золотиночки, она возложила все обязанности по лавке колониальных товаров на моего отца и по путевке от “Силы через радость” съездила до Зальцкаммергута». И эти строчки возвращают нас, с одной стороны, к «Жестяному барабану» с его лавкой колониальных товаров, а с другой — к «Траектории краба» и всему тому, что в этой повести связано с организацией «Сила через радость».

А 1929 год, когда разразился ужасающий всеобщий экономический кризис, у Грасса представал в воспоминаниях рабочего компании «Опель», которому в те тяжкие времена приходилось отмечаться на бирже, поскольку он оказался безработным. «Только после переворота, когда пришел Гитлер, у “Опеля” сразу нашлись свободные места». Правда, брат его не вернулся с фронта, погиб в России, но ему-то самому повезло — как рабочему, занятому в отрасли, «имеющей военное значение». И в войну «Опель» не бомбили, и никакого демонтажа после войны не было. «Повезло нам, смекаешь?»

Чем ближе грассовский роман в новеллах приближается к 1933 году, тем отчетливее становится весь ужас грядущего нацистского триумфа. Опыт Веймара показывает, что главной опасностью для демократии является не столько сама экономическая разруха, сколько формы политического и психологического реагирования на нее. Если правые атаковали республику как «ненемецкую», «импортированную систему», навязанную Западом и приведшую к хаосу, крича во весь голос о «распродаже отечества» и выставляя либералов и демократов как «плохих немцев» («хорошими немцами» они считали, естественно, себя), то многие левые, среди которых были и писатели, и публицисты, относились к Веймарской республике высокомерно, а то и цинично-глумливо. Если для первых она была предательством национальных интересов, то для вторых — недовоплощением мечты, выражением рухнувшей надежды на принципиально новое жизненное устройство, гарантирующее всеобщее равенство.

По мере завершения отпущенного веймарской демократии срока расшатывание, размывание нестабильных демократических основ особенно заметно. Яростная взаимная неприязнь либералов и почвенников, сторонников Запада и противостоящих им адептов «особого пути», несовместимость «асфальтовой» и «корневой» культур, ненависть к интеллектуализму, чуждому идее «крови и почвы», — всё это способствовало усилению влияния агрессивно-националистических групп.

В сочетании с экономическими трудностями и ощущением «краха ценностей», утраты Германией своего «имперско-державного статуса», это всё больше вело к мысли о необходимости избавления от демократии и обращения к «сильной руке», к фюреру. Опыт Веймарской республики подтверждает также, что раскол в среде самих демократов, их почти мистическая неспособность к консолидации, как и неумение разглядеть и вовремя оценить реального врага, оказываются роковыми для судеб демократии.

Сильное впечатление производит на фоне сказанного грассовская новелла, описывающая события 1931 года — за два года до триумфального вхождения во власть Гитлера. Писатель описывает что-то вроде коричневого слета, когда из разных частей и уголков Германии уже собираются нацисты — перед решающим рывком.

Пароль звучал так: «Вперед на Гарцбург, вперед на Брауншвейг…» Они двигались со всех областей Германии. Кто поездом, кто в автоколонне, кто на грузовиках или мотоциклах. «И все как один в почетной коричневой форме». Они шли с ощущением, что «конец рабству» близок. «Не в этой говорильне под названием рейхстаг, которую давно пора бы сжечь, нет, на дорогах Германии нация наконец обретет себя». Там, в Брауншвейге, заявляет один из энтузиастов, «я поглядел в глаза нашему фюреру». А другой продолжает: «Там больше не осталось какого-то “Я”, там было лишь огромное “Мы”, которое час за часом проходило мимо трибуны, вскинув руку в немецком приветствии. Мы все как один вобрали в себя его взгляд». Мелькает и реминисценция из Юнгера: «Словно из стальных гроз вставала Германия порядка и дисциплины».

Кто-то возмущенно замечает, что находятся такие, которые утверждают, «будто фашистские объединения Муссолини сделали всё это задолго до нас. Со своими черными рубашками… своими штурмовыми отрядами». Остальные реагируют громким протестом: «В нас нет ничего романского! Мы молимся по-немецки, мы любим по-немецки, мы ненавидим по-немецки. И кто станет нам поперек пути?» Только их устами, уверены эти «партайгеноссен», говорит будущее. Ведь они «прихватили с собой огонь», разожженный в них «взглядом фюрера, чтобы он горел, горел и не угасал…».

Не устаешь поражаться, с какой точностью и лаконизмом передавал писатель лексику и фразеологию, характерные для разных слоев общества, разных периодов, разных поворотов истории. Вот и почти созревшая смертельная нацистская опухоль нащупана тонкими, почти хирургическими пальцами, и речи новых хозяев Германии звучат так живо и так пугающе… Что уж говорить об умелых приемах, когда ключевое историческое событие передается как бы боковым зрением, чтобы через потрясающую деталь читатель еще глубже ощутил подлинный смысл происходящего. Мы уже упоминали помеченную 1933 годом новеллу, где речь не только о нацистских шествиях и факелах в честь провозглашения Гитлера рейхсканцлером, но и о крепком словце по этому поводу виднейшего художника Германии Макса Либермана.

А вот «1935» — это уже напрямую о том, как большая часть рабочих испытывает восторг и благодарность фюреру за его провозглашенное 1 мая 1933 года намерение создать сеть автомобильных дорог, знаменитых автобанов, связывающих воедино всю Германию и после многолетней безработицы обеспечивающих работой и жалованьем тысячи молодых немцев. И вот уже происходит торжественное открытие первого участка автотрассы «в присутствии фюрера» и высоких партийных чинов. «И все, от генерального инспектора доктора Тодта до любой колонны землекопов, сознавали величие момента».

От имени рабочих высокого гостя приветствует машинист, который находит «безыскусные слова»: «Созданием этой автотрассы вы, мой фюрер, дали жизнь начинанию, которое и спустя столетия будет свидетельствовать о жизненной воле и о величии этого времени». Вот она, пафосно-фальшивая, «безыскусная» лексика людей, утративших свое «Я» и превратившихся в одно гигантское «Мы». Как тут не вспомнить знаменитый роман «Мы» русского писателя Евгения Замятина.

Насчет «величия момента» всё определилось в 1945-м. А вот то, что в глазах многих — и не только в Германии — Гитлер остался прежде всего строителем замечательных автобанов, это факт. Зато некто доктор Брезинг из грассовской новеллы уже тогда диагностировал у многих рабочих «болезнь землекопа». Это была трещина в позвоночнике, превращавшая человека в инвалида. Больничный барак на его участке строительства всегда переполнен. К сожалению, как отмечает рассказчик, врачу не удалось напечатать ни в одном медицинском журнале свой отчет о «болезни землекопа». Кто же будет рассуждать о таком пустяке, как здоровье, когда речь идет о «величии на века»?