Тимоти Лири: Искушение будущим

Я вернулся домой, думая о словах Гамлета «Сами по себе вещи не бывают… дурными, а только в нашей оценке» [104] и Будды: «Все, что мы есть — это результат того, что мы думаем», о разных вариантах христианской науки и об идеалистических идеях, которые я раньше никогда не принимал всерьез. Теперь я должен был отнестись к ним серьезно — хотя я и не понимал их буквально. Перейдя на язык доктора Лири, я осознал, что какие бы энергии и сигналы ни приходили в наш мозг, мы организуем их, оркестрируеми редактируем в соответствии с нашим персональным тоннелем реальности. Это обрамление голого опыта, упорядочивание его в тоннеле индивидуализированной реальности происходит или бессознательно/механически, как в нормальном сознании, или сознательно/творчески, как у Тимоти Лири, когда я встречался с ним во время посещений тюрьмы Вакавилль.

Пока Тим сидел в тюрьме, он написал книги «Терра II» и «Экзопсихология» (теперь переизданная как «Инфо-Психология») и сформулировал сценарий будущего, который можно было выразить аббревиатурой SMI2 LE: Space Migration + Intelligence Increase + life Extention. [105] Я читал много футуристических сценариев после этого, и некоторые (например Бакки Фаллер и др.) понравились мне почти так же, как этот, но ни один из них не был исполнен подобного энтузиазма. Мы уже владеем технологией для космической колонизации. Если взгляды Тима на нейррхимию восторжествуют, у нас есть и технология для роста интеллекта и расширения сознания. Технология для продления жизни развивается все быстрей с каждым годом, из всех, что прошли с тех пор, как Тим написал свои первопроходческие работы. Самое отдаленное развитие космической миграции + роста интеллекта + продления жизни = нашей эволюции из невротических земных смертных до просветленных космических бессмертных. Какой из сценариев-конкурентов может предложить больше, чем этот? Тот факт, что Тим сотворил все это, запертый в камере, как какой-нибудь уголовник, никогда не перестанет изумлять и потрясать меня. Представление, что мы живем в рациональное, секуляристское время, кажется все более и более сомнительным. Мы живем в конце Средневековья, друзья мои, и Тим кажется даже чем-то большим, чем Галилей. Я воспринимаю его как нашего Леонардо. В те годы, когда они продолжали держать его в тюрьме, я часто вспоминал знаменитые строки из «Человека из Ла-Манчи»:

Когда Тим в конце концов вышел из тюрьмы, мы несколько раз вместе с ним участвовали в теледискуссиях, оба повторяя как гимн аббреавиатуру SMI2 LE. В последние годы он переехал и реже появляется во внешнем мире, предпочитая ему киберпространство. Если значительная часть неврологического освобождения человека во внешнем мире еще ждет нас впереди, то часть, которую мы можем получить прямо сейчас, существует (и продолжает быстро расти) в киберпрос-транстве. Я нашел сообщества в киберпространстве, которые пользуются такой свободой, какая, возможно, будет в космических колониях в течение следующих пятидесяти лет. (Говоря об информационном океане: «только компьютерная игра не наскучивает мне быстро и продолжает развлекать и учить меня» — доктор Лири, «Зеркало души». Сердечно всем рекомендую.)

Кажется, я почти ничего не сказал о прекрасном чувстве юмора Тима. Я вспоминаю один случай. Это было около года назад, в Дуранго, где мы оба говорили о будущей эволюции. Тим потерял нить на середине предложения — такое случается со всеми, кто часто выступает с лекциями. Он остановился и сказал: «Знаете, я нашел новый способ ловить кайф и висеть часами в космосе, и государство ничего не сможет сделать, чтобы помешать мне. Это старость. В ней есть четыре главных свойства. Первое — это усиление дальней памяти. Я сейчас могу припомнить всю эволюцию. Второе — ослабление короткой памяти. Когда я прихожу на кухню, я не могу вспомнить, зачем туда шел. Что третье, я забыл. А четвертое — теперь мне все это по хую». (В нашем, лишенном юмора пуританском обществе рассказы об этой шутке пошли передаваться из уст в уста, и какие-то ученые мужи заявили триумфально, что ЛСД-де превратило доктора Лири в маразматика на восьмом десятке — как будто мало людей, которые никогда не пробовали кислоту, и получивших болезнь Альцгейме-ра на пятом. На самом деле, по мнению тех, кто знает его, Тим не выказывает никаких признаков старческого маразма. Насчет маразма он просто пошутил. Впрочем… Пытаясь корректировать СМИ по поводу Лири, я вспомнил, как мы пытались корректировать их по поводу Вьетнама: каждый раз, когда ложь окончательно умирает, они ждут пять лет, а потом пускают ее по новому кругу.)

Теперь, как это все знают, Тим болен раком простаты. Какие-нибудь ученые мужи наверняка и в этом тоже обвинят ЛСД. Тим продолжает поражать меня как обычно; последний раз, когда мы говорили по телефону, он умудрился опять утешить меня и успокоить. Как вы слышали, доктор Лири собирается подвергнуть свою голову криогенной заморозке в надежде на то, что наука будущего в конечном счете реанимирует его, использовав нервную и генетическую информацию его мозга.

Он также намеревается уйти в день, который выберет сам, а не тогда, когда медицинская наука решит, что больше не может вытягивать из него деньги, продолжая держать в больничной нищете. Так он покинет нас — на время, — демонстрируя свою обычную веру в себя и внутренний отказ признать любую власть, в которую он не верит, как бы она себя ни называла — Государство, Церковь, АМА [107] или, наиболее ужасающее из всех божеств, общественное мнение. Недавно он сказал, что закинется двумя дозами кислоты, когда пойдет на криогенную заморозку. И 999 из 1000 человек будет выть и вопить, что он не должен, и что это не по-божески, и не по-американски и бла-бла-бла. Один из тысячи, кто оценит не только мужество принятого Тимом решения, но и его абсолютную, сияющую святость, представляет ту часть человечества, от которой и зависит вся будущая эволюция. [108]

ИЛЛЮЗИИ

Розмари Вудрафф [109]

В мой третий приезд в Миллбрук, весной 1965-го, Тим пошутил по поводу моего подарка «Майское вино» с ароматом ясменника. [110]

Он казался мне добрым. Когда мы гуляли в лесу, он показал мне пруд, в который он бросил обручальное кольцо. Потом в нем кто-то утонул. Прошлогодние листья на мелководье у берега были коричневые. Я подумала, что он одинок.

Когда я встретила его в следующий раз, в начале июня, на открытии галереи, я была под ЛСД. Я была удивительно счастлива; счастлива быть одинокой, полностью в себе, спокойной и веселой. Мне было очень хорошо. В тот вечер Тим говорил о психоделическом искусстве и технике «аудио-обонятельно-визуальных изменений сознания». Он был дидактичен, загадочен, обаятелен и очень интересен.

После открытия мы пошли в бар за углом чего-нибудь выпить.

— Ты похожа на девушку, которую я любил когда-то.

— Давай посмотрим, — я достала из кармана маленькое двустороннее зеркальце, подаренное мне одним художником, и протянула его в руке, так что оно оказалось между нас.

— Мои волосы, твоя улыбка, мой нос, твои глаза, что ты видишь?

— Хорошая пара, — он прикурил сигарету.

— Может быть, — я протянула бокал, чтобы чокнуться.

Он был очень весел, как первый глоток чистого кислорода после пытки в кресле дантиста. Было какое-то чувство, что нас связывает что-то, из каких-то незапамятных времен, какой-то очень глубокий совместный опыт. Но я решила отклонить его приглашение на уикенд в Миллбрук. Он был женат на очень красивой женщине, блондинке, высокооплачиваемой модели. А у меня был страстный музыкант. Мне нравилось его сильное, индейское лицо, оно напоминало кого-то из другого времени, я любила его. Он был воплощением прекрасного легкомыслия. Темные ритмы текли в его венах. Я любила джаз и элегантность и полюбила его с первого взгляда.