Служба в потешных войсках ХХ века

На счастье, мимо проходил полковник Щербаков. Увидев Отяна, и поняв, что к нему у патруля есть претензии, он спросил:

– Анатолий, в чём дело?

Тот ему объяснил. Лейтенант и курсанты вытянулись в струнку.

Щербаков миролюбивым тоном сказал лейтенанту.

– Не задерживай человека, лейтенант, видишь, мать волнуется, – и, посмотрев сверху вниз на мать, улыбнулся ей и даже подморгнул.

– Товарищ полковник, вы не имеете права вмешиваться в действия патруля.

– Что-о-о!? Смирно! Кругом! Шагом марш. И чтоб духу твоего здесь не было.

Лейтенант с курсантами удалились. А Щербаков, перекинувшись с матерью несколькими фразами, пошёл по своим делам.

Настроение было подпорчено и они пошли к остановке. Навстречу им шли две девушки и что-то весело между собой щебетали. Поравнявшись с ними, одна, глядя в глаза Анатолию, как приказ зачитала:

– Возьми сетку у женщины, жлоб!

Отян аж задохнулся от обиды и сдержал себя, чтобы не разреветься.

Как он сейчас ненавидел эту армию, эти проклятые погоны, эти уставы, этих дураков лейтенантов и всё на свете Как ему всё надоело.

Мать, видя его состояние, успокаивала его, но он только больше раздражался.

На автобусной остановке в расписании мать увидела название пункта – "Бородино".

– Это то знаменитое Бородино?

– Да.

– Давай съездим.

– Мама, там ничего нет. Сейчас всё засыпано снегом, так что из села Бородино на поле не выйдешь. Я там был с ребятами летом. Поле, как поле.

– Что, там даже памятника нет?

Подошёл автобус, они сели в него, и уже на ходу автобуса продолжили разговор:

– Старики говорили, что были какие-то, а потом их взорвали. Один дед мне сказал, что там был памятник Багратиону на месте его гибели.

– Что, немцы взорвали?

– Да нет, наши.

– Не понимаю.

– Никто не понимает. Давай мы лучше поедем завтра в "Ясную поляну, к Толстому", здесь рядом.

– Хорошо ты сказал о Толстом. Как о живом.

– А он, мама не умер. Он жив, пока есть его книги, пока его помнят, пока живы его потомки. Знаешь, мам, что я думаю, что живы те люди, пока их дела живы. И сегодня живы строители Египетских пирамид. И я буду жить пока стоят те объекты, которые я строил.

– Выдумщик ты, сын.

Мать часто говорила ему это слово по разным поводам. Она была единственным человеком, при котором он мог свободно фантазировать, дурачиться, делиться самым сокровенным.

– И не выдумщик.

Посидели несколько минут молча.

– Наверное, ты прав.

– Не знаю, но хотелось бы.

Приехали к тёте. Они жили в двухкомнатной квартире. Жили в достатке. Муж её работал главным инженером на угольной шахте. У них даже был рояль, на котором обучали дочь Инну. Мать с сестрой проговорили до поздней ночи.

Наутро Анатолий с матерью поехал в имение Л.Н.Толстого "Ясную поляну".

Он много раз бывал в этом заповедном российском уголке и каждый раз, уезжая из него, хотел вернуться ещё и ещё. Оно притягивало его своей магической силой, которую, наверное, вложил в неё Лев Николаевич. А может быть наоборот. Магическая сила этих мест передалась, влилась в Толстого, сделала его великим и вместе с тем доступным всем.

Анатолий всегда видел в своей памяти эти места вместе с живым Толстым. Вот он въезжает в имение на бричке между двух круглых тумб, вот он прохаживается по липовой алее, вот сидит в комнате со сводами и пишет, пишет.

Анатолий в прошлом 1969 году поехал со всей командой в "Ясную поляну". Уже осмотрев всё, побывав в музее, они шли по липовой алее, шутили, смеялись. Навстречу им шла группа из нескольких человек, по всей видимости, японцев. Ребята посторонились, чтобы пропустить их, как вдруг один из них, увидев Юру Козлова, что-то залопотал, обращаясь к своим спутникам, и они остановились. К Юре обратился переводчик:

– Они хотят с тобой сфотографироваться.

– А почему со мной?

– Они нашли, что ты похож на Есенина.

Юра подошёл к ним, они обрадовано стали в позу, поставив Козлова посредине, и несколько раз щёлкнули затворами фотоаппаратов, меняясь местами. Ребята пошли к машине, оставленной внизу у въезда и уехали.

Но история фотографирования Козлова с японцами имела через год продолжение, причём не совсем приятное и не совсем в приятном месте.

Сейчас "Ясная поляна" представляла собой совершенно другой вид.

Всегда летом многолюдная, полная туристов, она была пустынна. Музей был открыт, Анатолий выполнял для матери роль экскурсовода. Она всегда была любознательна, смотрела на всё детскими заинтересованными глазами и внимательно слушала.

Вышли из музея, пошли к могилке. Она была расчищена от снега и Анатолий рассказал, как во время похорон Льва Николаевича кто-то из организаторов их, заставил всех стать на колени, даже полицейских.

В парке и возле могилы была тишина. Только сорока молча скакала по дорожке, что-то ища на ней. На могиле не было ничего, ни креста, ни цветов. Как и завещал Толстой.

Летом многие туристы, не зная завещания Л.Н., "…цветов не класть…", заваливают могилу цветами так, что её становится не видно, и милиционер, следящий за порядком, регулярно их сбрасывает в овраг, на краю которого находится могила. На это очень неприятно смотреть, но если не убирать цветы, то только за один день их будет так много, что к могиле нельзя будет подойти.

Потом они пошли по глубокому снегу вниз к озеру. Обоим в обувь набился снег (даже в сапоги) и они, выйдя на дорогу, разулись, вытряхивая снег. Вернулись к маминой сестре уставшие и счастливые.

На следующий день Анатолий посадил в Туле мать на поезд, и она уехала назад в Мелитополь, где жила у дочери.

В начале марта пришёл приказ из штаба ВДВ прибыть 10 марта в Москву, в штаб, для дальнейшего участия в спортивных сборах на базе вновь организованной Ферганской дивизии.

Анатолий прибыл в штаб ВДВ, расположенный на улице со странным названием Матросская тишина. В девяностых годах название этой улицы ежедневно звучало по радио и телевиденью, печаталось в газетах. Там находилась одна из московских тюрем. Тогда же Анатолий удивился названию. Если бы в Одессе или в другом портовом городе назвали так улицу, это другое дело. Но в Москве…

Подойдя к десятому номеру, указанному в адресе, он увидел проходную, где на красной стеклянной табличке написали: Вч N такой-то.

К воротам подъехал "Москвич", из которого вышел солдат в форме явно пошитой индивидуально из дорогой ткани. Отяна удивила форма, но он не стал о ней никого спрашивать, предъявил документы и вошёл внутрь.

Ему показали комнату, где размещали командировочных, сообщили, что он прибыл одним из первых, а кто уже приехал, уехали в город.

Анатолий тоже решил не тратить впустую время и поехал на Красную площадь. Ему нравилось это место, и он всегда с трепетом входил на площадь и любовался нею. Нет смысла её описывать, её все знают, но душевное состояние, которое он испытывал, передать невозможно. Он закрывал на секунду глаза и представлял разные исторические видения.

И казнь Степана Разина и Емельяна Пугачёва, (бандитов выведенных советской пропагандой в национальные герои), и казнь стрельцов, которую кровавый император проводил собственноручно, и базар, гудевший здесь до 1917 года и парады, проходившие под музыку оркестров.

Но была в истории Красной площади минута, не просто торжественная, а триумфальная для всего человечества, когда на площадь, под ноги себе и всей планете Земля, солдаты бросали знамёна и штандарты поверженного Третьего рейха. Эта минута всегда войдёт в мировую историю. Сравнить её можно только с рождением и воскрешением Христа.

На следующий день были музеи и картинные галереи, а вечером с приехавшими ребятами собрались на квартире москвича Валерия Каткова из Витебской дивизии, предварительно купив выпивки и закуски. С закуской было всё нормально, Москва всегда хорошо снабжалась, а из горячительных напитков в тот день подавался только ликёр "Шартрез".

Квартиру Каткова завалил моделями самолётов, которые сам искусно делал, его брат, лётчик-истребитель, только что вышедший на пенсию в возрасте чуть больше тридцати лет. Он позже закончил школу лётчиков испытателей, много лет работал и перед уходом на окончательную пенсию, вводя в строй замену, погиб.