Куприн: Возмутитель спокойствия

Куприну захотелось создать хотя бы подобие гатчинского быта. Ему приглянулся на привокзальной площади Вилль Д’Авре домик с небольшим садом и с бистро на первом этаже [53*]. Куприны стали готовиться к переезду, а их квартиру пришел посмотреть подыскивающий жилье Иван Иванович Манухин, известный врач, только что прибывший из Советской России. Полагаем, именно он вынес приговор, о котором вспоминали потом Бунин и Лазаревский: если Куприн не перестанет пить, то не проживет и полгода. Тот не перестал.

Девятнадцатого апреля 1921 года Бунин записал в дневнике: «Уехали на дачу в Севр Куприны. Мне очень грустно, — опять кончился один из периодов нашей жизни, — и очень больно — не вышла наша близость». Забегая вперед скажем, что на рю Жак Оффенбах Александр Иванович не вернется; Бунин же и скончается здесь в 1953-м.

Сохранились фотографии, сделанные в Вилль Д’Авре: Куприн позирует на фоне дома, смотрит вниз из окна, ухаживает за деревцем в саду, держит на руках хохочущую девочку (дочь знакомых)... Видно, что он совершенно счастлив. И все бы хорошо, но разоряли гости. К примеру, Борис Лазаревский, все-таки добравшийся из Константинополя в Париж. Александр Иванович увидел перед собой изможденного, старого, обносившегося человека, который потерял все. Рассказывая о своих злоключениях, Борис Александрович зачитывал фрагменты из своего дневника. Он и в Петербурге, подобно Фидлеру, славился дневниками, куда вклеивал письма, статьи из газет, фотографии, карикатуры, шаржи, просил друзей и коллег что-нибудь написать или нарисовать... Тетрадь, заведенная им в Париже, лежала теперь перед Куприным. А в 2013 году она оказалась в нашем распоряжении. Работа с ней была не из легких, почерк Лазаревского разобрать порой невозможно. И тем не менее удалось воссоздать несколько встреч Лазаревского и Куприна. Мы впервые публикуем записи о них, опуская лишь сторонние и порой слишком резкие суждения автора (Лазаревский был украинский националист и антисемит).

Итак, рассказывает Борис Лазаревский:

«1 июля 1921 года.

...я занес заказное на почту, оттуда в “Коз” [54*], и весь день вышел литературно-интересным очень...

Прежде всего просил Викторова [55*] написать мне что-нибудь в эту новую тетрадь, а он и обрадовался... Писал, писал. <...> Куприн злился на Топорова, ибо ждал возможности получить денег. И дали ему, бедному, как и мне в прошлый раз, 25 фр<анков>. Затем я попросил Куприна написать реплику — он написал [56*]. Решили пойти вместе выпить винца. В это время прибежал Алексинский Гр<игорий> Ал<ексеевич>, довольный чем-то — сдавать какую-то статью... Обрадовался Куприну и мы втроем отправились в какой-то шоферский кабачок. И здесь и по дороге было сказано много интересного...

Алексинский как всегда склонял слово “Плеханов”... И как-то попутно вышло, что он сообщил: “Плеханов был женат на еврейке, Савинков на еврейке, кн. Крапоткин на еврейке, Леонид Андреев на еврейке и т. д. и т. д... Можно было бы эту страницу до конца закончить перечнем русских писателей: — на еврейке. Увы, и украинский писатель Винниченко — на еврейке. Неужели это случайность?” Но не хочется об этом писать... <...>

Завтра или послезавтра он (Алексинский. — В. М.) летит на пассажирском аэроплане в Прагу... Приглашает и Куприна, тот с радостью, да, конечно, не пустит жена... Алексинский развил целую программу свою спасения России, с датами и т. д. — наивно. <...>

[Вставка — автографы Алексинского и Куприна]

[Рукой Алексинского:]

Б. А. Лазаревскому — автограф для хранения с последующей передачей в архив Академии наук. Не подписываюсь, чтобы академики имели основание учредить комиссию для решения вопроса о том, кто это писал.

Я.

Р. S. Точное имя-отчество-фамилия известно Б. А. Лазаревскому и А. И. Куприну.

Париж.

“Rendez vous des Chauffeurs” [57*]

1/VII 921.

[Рукой Куприна:]

Я знаю его! Боролся в Киеве под видом Черной Маски. Погромщик.

<...> Куприн верит в то, что: “добро быти человеку единому” [58*]. Он был в чудесном расположении духа и пророчествовал в самом буквальном смысле... Между прочим он сказал: я написал коку на пар<оход > “Николай I” [59*] Петру Брилевичу: “Ваши дети живы”, а тот с восторгом написал мне, что его сыновья оказались в Варшаве, чего он никак не ожидал...

И мне Куприн ни с того ни с сего выпалил: “Ты увидишь Лидию [60*] — через 5 дней (она воскреснет) — и это меня обрадовало, хотя и не верится. Все равно она мертвец. А вот Оля [61*] моя — живая, хотя и среди мертвецов и подлецов, а я не увижу ее.

Говорил мне Куприн: “Умрешь ты лет через 5”, а затем, что лицо у меня и сейчас мертвецкое...

Когда мы расстались с Алексинским, Куприн стал звать меня к себе:

— Попрошу...

По дороге купили книжку толстого французского журнала, издающегося в Женеве, — там “Штабс-капитан Рыбников” в переводе.

Когда приехали в Sevre Ville D’Avray, Куприн не был оч<ень> пьян. Елиз<авета> Морицовна встретила нас весело. Скоро приехали и Бунины. Дачу ищут... [62*]

— Очень выпивши? — спросил меня Бунин о Куприне.

— Нет, не очень...

[Вставка — автографы Бунина и Куприна]

[Рукой Бунина:]

У А. И. Куприна, Ville D’Avray, 18 июня (1 июля) 1921 г. Желаю Лазаревскому обуздать хоть немного, — обуздать свой темперамент. Ив. Бунин.

[Рукой Куприна:]

Лазаревский, разгадай шараду:

Отгадка

(Задмение солнца)

Лицо у Бунина было утомленное, немножко злое, а Вера Николаевна наоборот — цвела...

— Устал он, целую дорогу меня ругал, — сказала.

— Жены всегда виноваты, — вставила Е<лизавета> М<орицовна>. <...>

Скоро Бунина с Елиз<аветой> Мор<ицовной> и Ксенией ушли смотреть дачу.

У Куприна новый фокстерьер, щенок “Кум”, и две квартирантки: Полякова и старушка не старая, но седая, француженка — дочь кучера Александра III, а Полякова — воспитательница детей Вел. Кн. Михаила Александровича — ужасно симпатичная, с грустью <фрагмент не читается. — В. М.> воспевавшая своего хозяина.

В разговоре с Алексинским Куприн говорил, что хорошо бы на престол возвести Михаила.

— Нет, Романовы кончены.

И, пожалуй, это так.

Бунин все удивлялся мне, как это так я могу вести дневник. А я удивлялся, как это можно не вести.

Собирается, кажется, заняться этим “гнусным делом” и Куприн.

Алексинский обещал ему подарить тетрадь с замком.

Слишком был этот день интересен и хочется ничего не забыть. Елиз<авета> Морицовна не пустила слетать (в Прагу. — В. М.) Куприна. Говорила мне один на один, что сердце у него никуда не годится, доктор прямо сказал: недолго проживет... Сам Куприн другого мнения и верю, что он переживет меня и многих...

С дочерью он не знает обращения. Все время шутят, друг другу кулаки показывают и играют в оскорбленное самолюбие... Все хорошо у этой девочки, но наследственность... И исковеркал же ее папаша своим “воспитанием”, как я Зину [63*] — слишком любит...

Куприн настойчиво упрашивал меня остаться ночевать: