Море житейское

Сан Саныч с Володей уезжают встречать колокола. Усиливаем обкладку котлов поленьями, вчера кололи весь день. Мешаем кашу огромными деревянными лопатками. Льем, не жалеем, растительное масло. Вроде соли мало. А мне кажется, в самый раз. А Леня говорит, что даже и многовато соли.

- Вот вам наглядная иллюстрация к теории Джона Локка о чувствах. Они обманчивы, - это повар философствует. - А кто управляет чувствами?

Разум? Это Кант. Да и разум может врать. А им кто управляет? Правильно, дети, воля, тут Ницше и Шопенгауэр. А рядом уже фашизм. Ибо появился племянник английской королевы Дарвин. Он спрыгнул с дерева, он развился от инфузории-туфельки, встал на ноги, изобрел станок Гуттенберга, и что? Надо же дальше, надо же от человека идти к сверхчеловеку. А это, дети, как мог бы сказать Заратустра, фашизм.

- И как это женщины всю жизнь у плиты, с ума сойти, я бы повесился, - рассуждает Саша. - А вообще вот что скажу: все говорят: жены декабристов, жены декабристов. Да любая русская женщина, которая с алкоголиком живет и не бросает и вытягивает его, выше любой декабристки. Если б не русская женщина, полстраны бы умерло под забором.

- А как эта пословица: какие девушки хорошие, откуда же злые жены? - спрашивает Леша.

Толя прекращает разговоры частушками:

- Ой, подружка дорогая, до чего ты хороша: ведь природные румяна и открытая душа. И: наша Вятка серебриста, на песочке камешки. Наши девушки гуляют, не ругайте, мамушки. И: хороши, хороши в нашей реченьке ерши. Парни любят понарошку, ну и мы не от души

- Вот еще, пока не начали работать, случай расскажу, - говорит Саша. - Едут русский, чукча, грузин, хохол. Скучно ехать. Давай играть. А как? Карт нет. «Давай так, - говорит грузин и ставит бутылку коньяку, -дама». Хохол шлепает шмат сала: «Король!» Чукча хлопает балык: «Туз!» Русский говорит: «Мне крыть нечем. Снимаю». И все сгреб.

- Что это? - вопрошает Леша. - Москальская шутка или великодержавный шовинизм?

- Какой там шовинизм, - возмущается повар. - Вспомни пословицу: не вспоивши, не вскормивши, врага не наживешь. «Москаль зъил твое сало». Много ты его у них съел?

- А на Крестный ход много приезжает из Украины и Беларуси. - говорит Саша. - Из Риги целый вагон. В прошлом году с ними шел.

Много уже прибежало помощников из Крестного хода. Вряд ли их благословили обгонять Крестный ход. Покаются. Говорят, что нынче идти тяжело. Еще бы - глина, грязь внизу, дождь сверху. Но это всегда так. Испытывает Господь. Не бывает Крестных ходов курортных. Дождь, град, снег бывал в эти годы. А уж дожди всегда. А то и жара-жарища. Холод, кстати, лучше, чем жара: комаров меньше. И вообще, Крестный ход - это трудности. А мы все удобства всякие изобретаем.

Пришли! Колокола! Море людей, море дождя. Море горящих свечей. Акафист в храме. Люди радостные, уставшие, шатаются даже, мокрые. Горы записок на столах, которые мы утром поставили, протерли. Толя знакомой женщине, Наташе: «Услышав колокола звуки и не во сне, а наяву, я вытер трудовые руки о восходящую траву». Ее, что совершенно понятно ценителям поэзии, восхищают слова «о восходящую траву», тут и рост травы, и весна, и стремление ввысь, и чистота: трава мокрая, моет руки.

У источника полчища людей. Нашей бригаде немного грустно - уходим отсюда. Выслушиваем слова благодарности за оборудованные купели. Вождь вещает:

- Нам благодарность в погибель. Вся слава Богу. Мы много живой природы загубили, проход прорубали.

- Зато как стало хорошо-то проходить, - благодарят те, кто помнит прежние годы. - Ведь с чего начинали!

* * *

От комаров не спастись, лучше смириться. Просыпаемся - брезентовые стенки и потолок палатки в россыпях красных ягод, это капельки нашей крови просвечивают сквозь брюшки комаров.

Холодно. Толя вылезает:

- Ой, у меня родовые схватки, ой, слово рожаю. Глагол рожаю. «Тре-морить». Меня это утро треморит. Трясучка у меня.

- Я тоже слово рожаю, - говорит от костра повар. - Я обезсучиваю осину, сучки обрубаю. Да, Толя, весь ты в своей крови.

Толя тут же:

- Приглядись к человеческой драме: слез кровавых река пролилась. Всю-то ночку война с комарами с переменным успехом велась.

Делаем длинный стол для молебна, чтоб класть на него записки-памятки. Расставляем тяжелые железные корыта на ножках. Заполняем их песком. Это подсвечники. Вдоль стен. Целая лента огней вскоре

запылает.

Задуманное коллективное погружение не состоится: много работы. Еще приготовить место для стоянки знакомых паломников, натаскать дров для костра и, опять же, побольше воды. Бегу к источнику, придумав уважительную причину - набрать воды для последнего здесь в этом году чаепития. И торопливо ахаю в купель. Троекратно. Чувствительно. Освежающе. Укрепляюще. Ободряюще. Заряжающе.

Уже идут паломники - самовольщики, убежали вперед. Молодежь, все надо быстрее. А староверы уже прошли. Никак не хотят ходить с нами.

Разговор о них. Выстоят, если в православие обратятся. А они считают, что мы должны вернуться в их веру. Но какая вера - считают, что только они правы. Но так и любые сектанты считают. Поговори поди с баптистами, адвентистами, всяким свидетелями Иеговы, - так только они и правы. Но староверы - наши! Наши братья.

Разговоры на привале

- Ловить рыбу на нытье. Как? Червяка насадить на крючок, закинуть и начинать ныть: «Вчера ты рыба не клевала, с утра не клевала, скоро обед, а ты все не клюешь». И все равно клюнет.

- У нас Арсенька так-то ловит на нытье. - замечает паломница.

Да, уж этот Арсенька. Видно, и он послан нам для терпения. Он именно ноет: как ему тяжело жить, как на работе над ним издеваются, не платят, нечем за свет заплатить, еды нет, только картошку ест, да кильку. Конечно, куда денешься от русской жалости, подают ему. Все равно ноет. Когда кто-то не выдерживает, особенно мужчины, бывшие военные, и внушают ему, что недостойно для мужчины побираться, Арсенька тут же обороняется: «Все вы тут Чапаевы да Буденные, один я рядовой. Не учите жить, помогите деньгами».

- У матери деточки ушли за ягодами. День прошел - нет и нет. И вечер уже. Побежала в церковь - закрыто. Тогда и на паперти, и у алтаря молилась. Пришли, рассказывают, что заблудились, а встретили старичка, дедушка такой седенький, он им дорогу показал. Святитель Николай, некому больше.

- Град-то в прошлом годе был, помните, конечно? Перед Велико-рецким. Как лупило, о-о! И целлофан на всех теплицах изорвало. А мы шли с соседкой Наташей. Идем мокрые, голову прикрываем. Ну, думаем, пропали наши теплицы. Вернулись. Так - поверите - наши только теплицы и уцелели. А Дуся, тоже участок рядом, говорит: да как же это, этакое чудо - будто кто заворожил ваши участки, у всех все грядки выбило, у вас уже у огурцов по два цветка. Пойду, говорит, с вами на будущий год. Дак чего-то не вижу, пошла или нет.

- Из Макарья женщина пошла, забыла дом закрыть. Спохватилась к концу дня. А, не буду возвращаться, как Бог даст. Вернулась, в доме парень небритый, кидается к ней в ноги: «Все верну, что поел из холодильника, только выпусти». «Иди, кто тебя держит?» - «Старичок держит. Я иду к дверям, он встанет на пороге, я боюсь». Все батюшка наш!

- Самоубийцы прямой наводкой идут в ад. А солдаты убитые в рай. Идут в рай без мытарств.

- А вот, женщины, как рассудить? Сменщик у меня был. В церковь ходил. Не часто, но ходил. Правда, пил. А как началась эта горбачевщина, стало все горбатиться, как стали народ спаивать, убивать этими спиртами, «рояли» всякие, мужиков еще «роялистами» обзывали. И я ему говорю: не бери в киоске, это гибель. А он взял, налил сто, выпил и сидит с открытыми глазами. Я чего-то говорю, он молчит. «Ты что молчишь?» Взял за плечо, он и повалился. Готов. Так это самоубийство или его убили?

- Европа убила. Ее и судить.

- А вот я бы американского президента спросила: «Зачем тебе везде надо свою власть? Деточка, ты же лопнешь».