Тициан

Прежде чем выполнить просьбу кардинала, Тициан, как ни отговаривал его Вазари, остановился во Флоренции в надежде на заказы богатого двора Медичи. Его принял сам правитель Козимо — щуплый молодой человек с невзрачным лицом землистого цвета. Во время краткой аудиенции, а в приемной, как пояснил церемониймейстер, ждали своей очереди придворные мастера — скульптор Бандинелли и живописец Бронзино, Тициан узнал, что хозяин дворца получил портрет Аретино, бывшего секретаря своего покойного родителя. Портрет хорош, как отозвался о нем Козимо Медичи. Но он пока не знает, где можно его разместить, так как во дворцовой картинной галерее сплошь знатные персоны и царственные особы. При расставании Козимо поднялся с кресла, оказавшись большеголовым с торчащими ушами коротышкой в княжеском облачении. Его фигура выглядела особенно гротескно на фоне величественной фрески Беноццо Гоццоли «Процессия волхвов». При всем желании статности и красоты такому на портрете не прибавишь. Пусть уж его ублажают местные умельцы, которые навострились живописать лики, достойные дворцовой галереи, а его увольте от подобных экзерсисов!

По выходе из дворца Тициан, погруженный в невеселые мысли, чуть не натолкнулся на установленный на углу аляповатый монумент Джованни делле Банде Нере, отца нынешнего хозяина Флоренции. Потом он зашел в церковь Сан-Лоренцо, чтобы повидать Новую ризницу, лет десять назад возведенную Микеланджело и украшенную его изваяниями. В ризнице не было ни души, и он углубился в созерцание открывшегося ему чуда. Какая возвышенная композиция и сколько глубины заключено в скульптурах сидящих друг против друга двух усопших отпрысков клана Медичи и четырех аллегорических фигур, окаймляющих надгробия! Казалось, даже тишина обрела пластическую осязаемость, как и застывший в молчании воздух под сводом часовни и в ее боковых нишах.

Тициану показалось, что тишину вдруг нарушила обнаженная фигура Ночи, которая обратилась к нему, заговорив голосом Микеланджело:

Такого потрясения он не испытывал ни перед одной античной скульптурой в Риме. На выходе, как было оговорено, его ждали старый знакомый литератор Варки и Орацио. Они вместе направились ко дворцу Строцци, куда были приглашены на обед его хозяином Роберто Строцци — портрет его двухлетней дочери Клариче когда-то был написан Тицианом. Их путь пролегал мимо восьмигранного баптистерия Сан-Джованни, где был крещен Данте, а на его восточной стороне находились Райские врата — великое творение литейного искусства работы Гиберти. Поскольку время поджимало, было решено посетить позже главный собор, увенчанный, как короной, гигантским куполом Брунеллески, который бросает дерзкий вызов взметнувшейся рядом к небу готической колокольне Джотто. Флоренция — это настоящее поле битвы между соперничающими гениями.

А вот и площадь Синьории, где такое соперничество еще более наглядно, хотя стоящая перед входом в Палаццо Веккьо статуя микеланджеловского Давида затмевает все, что воздвигнуто на площади, не говоря уже о водруженном рядом по приказу герцога Козимо мраморном колоссе Геракла с палицей в руке — его сотворил придворный ваятель Бандинелли, явно желающий посоперничать с самим Давидом. Однако язвительные флорентийцы быстро оценили новую статую по достоинству. Колосс стал притчей во языцех, над которым открыто потешались все, кому не лень. Кое-кто из острословов за дерзость даже угодил в карцер. Вот один из образчиков народного творчества, который процитировал Варки:

Флорентиец Варки завел венецианских гостей и во дворец, где также витал этот дух соперничества, особенно в его парадном зале Пятисот, в котором до сих пор стояли знаменитые картоны Леонардо и Микеланджело. Копии с них Тициану уже доводилось видеть. Рассматривая теперь оригиналы, он, вероятно, вспомнил свою «Битву при Кадоре» с превосходно отраженным в ней накалом сражения и вряд ли нашел повод, чтобы упрекнуть себя в чем-либо.

Роберто Строцци радушно принял великого гостя, показав самое ценное, что в то время было в его величественном дворце — две оставленные Микеланджело после бегства в Рим скульптуры, «Плененный раб» и «Восставший раб» (Париж, Лувр). Теперь они предназначены, как заявил хозяин дома, в дар французскому королю Франциску I, если тот поможет изгнать Медичи из Флоренции — таково условие, поставленное автором. В разговоре Роберто Строцци рассказал о невыносимой обстановке во Флоренции и своем намерении покинуть вскоре родной город.

Ничто уже более не задерживало Тициана во Флоренции, и он покинул ее, не найдя здесь ничего, что могло бы его заставить продлить свое пребывание. Оказавшись вскоре в Пьяченце, он написал портрет герцога Пьерлуиджи Фарнезе с болезненным лицом сифилитика в пышных доспехах рядом с папским знаменем (Неаполь, галерея Каподимонте). Это изображение командующего войсками Ватикана оказалось последним — через пару месяцев сын папы был заколот в собственном дворце во время банкета убийцей, подосланным, как считают, миланским губернатором Ферранте Гонзага.

Возвращение домой было радостным. В Венеции художник смог вздохнуть полной грудью, хоть и чувствовал накопившуюся за последнее время усталость. Годы давали о себе знать — что ни говори, ему почти семьдесят. Возвращению особенно доволен был Орацио, показывая друзьям в мастерской свои рисунки, написанный портрет музыканта и делясь впечатлениями от Рима и Флоренции. От Помпонио из Мантуи не было вестей и просьб, что уже было хорошим признаком. Орса передала последние новости из Пьеве, где все живы и здоровы. Чтобы отвлечься от мыслей о Риме, Тициан взялся писать Лавинию. За время его отсутствия она заметно повзрослела и похорошела, став еще больше похожей на Чечилию. Но что-то в ней было ускользающее, непонятное ему. Девочка росла замкнутой, лишенной материнской ласки. Хотя Орса дарила ей, как могла, всю свою нерастраченную любовь, племянница не звала ее мамой. Тициан заметил, как на глазах менялся и Орацио. Он стал рассеянным, часто отвечал невпопад и поздно возвращался по вечерам. Но Орса успокоила брата, сказав, что у парня пора любви и не стоит за него беспокоиться.

По вечерам Тициан отправлялся к Аретино, который стал неузнаваем. Он присмирел и выглядел задумчивым. Причину метаморфозы понять было нетрудно — литератор оказался влюбленным по уши, тщетно домогаясь взаимности. Нынешней пассией была смазливая девица с чахоточным цветом лица по имени Пьерина Риччи, которая вертела им как хотела. Несмотря на разницу в возрасте, пятидесятилетний влюбленный, расположения которого домогались многие гетеры, вконец потерял голову и вел себя как мальчишка. Возвращение Тициана друзья отметили веселой пирушкой. Они снова вместе, а новостей хоть отбавляй. Сансовино был наслышан о хлопотах Тициана по поводу его неудачи с кровлей и не знал, чем выразить свою признательность другу. Сам художник был бесконечно счастлив, оказавшись наконец после долгого отсутствия в родной среде, где все ему было дорого, близко и понятно. Друзей особенно позабавил его рассказ о том, как папа Павел, увидев свой портрет с внуками, не на шутку перепугался, когда понял, что мастер, сбросив с него пышные одеяния, обнажил перед миром его подлинную суть, после чего, как выразился Дель Пьомбо, понтифик снова «занемог».

Рим отнял много сил. И если бы не переполнявшие его впечатления от всего увиденного там, поездку можно было бы считать неудачной. Тициан не добился того, чего хотел, и Рим его отверг. Отныне главным его заказчиком оставался Карл V, и он взялся за окончание обещанного портрета его покойной супруги. Но его ждали и во дворце, где после рождественских праздников обосновался новый дож Франческо Донато. Как положено, требовалось представиться и взяться за его портрет для зала Большого совета, что вскоре и было сделано.