Как я стал переводчиком Сталина

Подкатил зеленоватый "газик" с брезентовым верхом в темных потеках от дождя, и видение беззаботного лета 1935 года исчезло. Я устроился на заднем сиденье, поднял воротник плаща и надвинул на глаза фуражку, чтобы меня случайно не узнал кто-нибудь.

В штабе флотилии на Подоле меня ждали. Сообщили о цели командировки. Флотилия ушла вчера вверх по Днепру, а затем по Припяти к польской границе. Мы же - небольшая группа военных моряков, в которую входил и я, - должны были через несколько часов отправиться на катере тем же маршрутом.

17 сентября вместе с другими частями Красной Армии мы перешли советско-польскую границу и направились в сторону Пинска для участия в занятии города.

В секретном документе, с которым нас ознакомили, говорилось, что Красная Армия, выполняя приказ советского правительства, должна взять под защиту братское украинское и белорусское население, проживающее в восточных областях панской Польши. Нам разъяснили, что, хотя части Красной Армии и Флота вступают на территорию бывшей Польши как освободители, они должны решительно подавить любое сопротивление белополяков. Наконец, в документе отмечалось, что передовые советские части по- товарищески, в духе новых отношений с Германией встретятся с немецкими войсками на линии, указанной на соответствующих полевых картах.

Для меня все это было полной неожиданностью. Я никак не предполагал, что наша страна окажется соучастницей военных операций, проводимых гитлеровской Германией против Польши. Но зато теперь стало ясно, зачем меня к этой операции подключили. Предстояла "товарищеская" встреча с немцами на какой-то заранее согласованной линии, и вновь пригодилось мое знание немецкого языка. Стала также понятной и секретность, которой обставили мою командировку в Киев.

Еще перед рассветом 17 сентября мониторы и катера Днепровской военной флотилии двинулись вверх по Припяти и пересекли границу. Не ожидавшие нашего вторжения польские пограничники поначалу открыли огонь, но были быстро подавлены артиллерией флотилии. Потом произошло несколько столкновений с отступавшими на Восток под напором вермахта польскими войсками. Но их сопротивление было беспорядочным и вялым. К тому же наши листовки и радиорупоры обещали сдавшимся мир, доброе отношение и скорое возвращение к семьям. В действительности же большинство польских пленных попало не к семьям, а в трудовые лагеря, многие были расстреляны бериевскими палачами.

Мы дошли до Пинска фактически без потерь, если не считать нескольких легкораненых. Дальше река становилась мелкой, по ней могли двигаться лишь небольшие катера. Впрочем, до линии, на которой нам следовало встретиться с немцами, оставались считанные километры.

Встреча эта выглядела как свидание "товарищей по оружию". Наши и германские командиры поздравляли друг друга, пили за здоровье своих "вождей". По завершении операции в Пинске, Бресте и других пунктах состоялись совместные парады немецких и советских войск. Их принимали стоявшие рядом на импровизированной трибуне офицеры вермахта и Красной Армии. Каждому из нас было ясно, что без личного указания Сталина ничего подобного произойти не могло. Не было сомнения и в том, что правительства СССР и Германии заранее договорились о линии разграничения на территории бывшей Польши и что такая договоренность, скорее всего, была достигнута во время визита в Москву гитлеровского министра иностранных дел Риббентропа.

В последнее время, особенно в связи с 50-летием начала второй мировой войны, шли горячие дискуссии вокруг оценок событий полувековой давности. Пишут о "разделе Польши" между Гитлером и Сталиным, об "оккупации" Прибалтийских государств, об "аморальном сговоре" двух диктаторов. Но мне, как свидетелю событий, происходивших осенью 1939 года, не забыть атмосферы, царившей в те дни в Западной Белоруссии и Западной Украине. Нас встречали цветами, хлебом-солью, угощали фруктами, молоком. В небольших частных кафе советских офицеров кормили бесплатно. То были неподдельные чувства. В Красной Армии видели защиту от гитлеровского террора. Нечто похожее происходило и в Прибалтике. Многие бежали от наступавшего вермахта на Восток, ища спасения на территории, контролировавшейся Красной Армией.

Признание миссис Пайпс

Как-то в начале 80-х годов меня пригласили выступить на международном форуме в Уэлсли-колледже, близ Бостона в США. Моим оппонентом был известный американский историк профессор Ричард Пайпс, ставший одним из помощников президента Рейгана.

Приглашение выступить на форуме по проблемам советско-американских отношений поступило от профессора Нины Тумаркиной, ведущей в колледже курс средневековой истории России, в частности эпохи Ивана Грозного. Нина, как она мне впоследствии рассказала, происходит из семьи крупных петербургских заводчиков, владевших макаронными фабриками и особенно гордившихся тем, что они находились среди "поставщиков двора его величества". Но главный доход давала монополия на снабжение макаронами и мучными изделиями русской армии. После революции Тумаркины эмигрировали, и Нина родилась в Соединенных Штатах.

- Когда в 50-е годы я впервые приехала в СССР учиться в Ленинградском университете, - вспоминала Нина, - то сразу отправилась по имевшемуся у меня адресу посмотреть, как выглядит наша семейная фабрика. Судя по знакомым мне фотографиям, внешне она все такая же, только на давно не ремонтировавшемся фасаде главного здания новая вывеска: "Красный макаронщик". Родители говорили, что наши изделия пользовались большой славой. Впрочем, макароны, которые я пробовала в студенческой столовой, показались мне неплохими...

Пайпса Нина пригласила потому, что в свое время слушала его лекции об эпохе Ивана Грозного.

После дискуссии был устроен ужин, где я оказался за одним столом с супругой моего оппонента. Сначала разговор с миссис Пайпс носил светский характер. Затем перешли к теме форума, и тут я услышал от моей собеседницы нечто неожиданное. Она выразила сожаление по поводу резкостей, которые позволил себе ее супруг по отношению к СССР. Я заметил, что, зная взгляды профессора Пайпса, не ожидал иного.

- Но мне, - настаивала миссис Пайпс, - всегда в таких случаях неловко.

- Вот как? - меня и впрямь поразило такое признание.

Моя собеседница пояснила:

- Я всегда буду благодарна Красной Армии, спасшей жизнь мне и моим родным в 1939 году. Я была еще совсем маленькой. Мы жили в Варшаве и, когда Германия напала на Польшу, бежали на Восток. Оказались в районе Пинска в расположении Красной Армии, вступившей в Западную Белоруссию. Никогда не забуду, как хорошо отнеслись к нам и другим беженцам ваши офицеры и солдаты. Нас накормили, дали кров. Потом советские власти помогли переправиться в Вильнюс - тогда Литва была еще буржуазной республикой. Родители списались с родственниками в Америке. Так мы оказались здесь. Если бы не Красная Армия, мы бы погибли. Все наши близкие, оставшиеся в Варшаве, были уничтожены нацистами в гетто. Ричард тоже выбирался из Польши через Прибалтику, но он не любит вспоминать об этом...

Тогда, в Пинске и в других местах, мы действительно помогли спастись многим, бежавшим от нацистов. В связи со знанием иностранных языков меня задержали в Западной Украине для работы с беженцами, которых во Львове оказалось великое множество. Мы, например, помогли известному американскому трубачу Эдди Рознеру, которого вместе с его джаз-оркестром гитлеровское вторжение застало на гастролях в Польше. Он изъявил желание перебраться в Советский Союз, где поначалу имел большой успех. Помогли мы устроиться во Львове и всемирно известной певице Еве Бандровской-Турской. Старались облегчить участь многих других беженцев. Но я никак не ожидал, что среди тех, кому мы помогали в Пинске, были члены семьи будущего помощника президента США.

Судьба этих беженцев сложилась по-разному. Профессор Пайпс и его супруга стали американскими гражданами, оказались в высших слоях так называемого "среднего класса" Соединенных Штатов. А Эдди Рознеру и его коллегам вскоре пришлось познакомиться с прелестями лагерной жизни в Магадане - "столице Колымского края". Правда, там ему дали возможность виртуозной игрой на трубе услаждать слух лагерного начальства.