Как я стал переводчиком Сталина

Хотя в Вашингтоне и Лондоне, сохраняя секрет бомбы, чувствовали неловкость, там решили не поддаваться на уговоры "наивных" ученых мужей. В какой степени соображения, связанные с послевоенным отношением к Советскому Союзу, повлияли на позицию Рузвельта и Черчилля? Не менее важен вопрос: чем руководствовались в Вашингтоне при решении использовать бомбу в войне против Японии? Все это касается не только американской дипломатии военного времени, но и последующего периода, так же как и причин возникновения "холодной войны".

Думаю, дело тут в том, что лидеры США и Англии уверовали: обладание атомной монополией даст им небывалый статус в мире, позволит добиться тех или иных уступок от других стран, в том числе и от Советского Союза.

Это нашло отражение и в том, как понимал свою задачу начальник Манхэттенского проекта генерал Гровс: "Спустя две недели после того, как я возглавил этот проект, у меня не было никаких сомнений, что Россия наш враг, и Манхэттенский проект осуществлялся на этой основе. Я вовсе не придерживался распространенного в стране мнения о России как о доблестном союзнике... Конечно, об этом докладывалось президенту".

И что же? Верховный главнокомандующий не дезавуировал своего подчиненного.

В заключенном летом 1943 года на Квебекской конференции соглашении, подписанном Рузвельтом и Черчиллем, отмечалось, что атомная бомба явится "решающим фактором в послевоенном мире и даст абсолютный контроль тем, кто обладает ее секретом". Президент и премьер-министр обязались не передавать третьей стороне никакой информации "без взаимного согласия".

Напомним, что встреча в Квебеке состоялась в период подготовки к Московской конференции министров иностранных дел трех держав - СССР, США и Великобритании, и к первой встрече "большой тройки" в Тегеране. В Москве государственный секретарь США Корделл Хэлл много говорил о важности послевоенного сотрудничества Соединенных Штатов и Советского Союза, об ответственности великих держав за поддержание мира. В Тегеране в беседах со Сталиным президент Рузвельт неоднократно указывал на важность американо-советского сотрудничества после победы над фашизмом как решающего фактора поддержания мира и обеспечения международной безопасности. И все это происходило на фоне Манхэттенского проекта. Рузвельт рассуждал о "четырех полицейских" - США, СССР, Великобритании и Китае, - обязанных охранять всеобщий мир, но умолчал, что из этих "четырех полицейских" только два будут обладать атомным оружием.

Уже на этой стадии Вашингтоном и Лондоном предпринимались меры к тому, чтобы перекрыть другим странам доступ к расщепляющимся материалам. 13 июня 1944 г. Рузвельт и Черчилль подписали Декларацию об опеке, где указывалось, что США и Великобритания будут сотрудничать в целях установления контроля над имеющимися запасами урана и тория как во время, так и после войны. Далее объявлялось намерение обоих правительств "контролировать возможно более полным образом снабжение урановой и ториевой рудой в пределах границ регионов, находящихся под их соответствующей юрисдикцией, а также в других районах за пределами контроля двух правительств и правительств доминионов Индии и Бирмы".

Датский физик Нильс Бор - один из создателей американской атомной бомбы предпринял в июне 1944 года последнюю попытку убедить Рузвельта в необходимости проинформировать Москву о работе над новым оружием. Президент обещал обдумать этот вопрос. Однако, встретившись с Черчиллем в середине сентября в своем поместье в Гайд-Парке, президент США совместно с премьером Англии подтвердил неизменность решения о соблюдении секретности. Более того, оба лидера пришли к выводу, что Бору "не следует доверять". В последнем абзаце документа, подписанного 19 сентября 1944 г., говорится: "Необходимо расследовать деятельность профессора Бора и принять меры к тому, чтобы через него не произошло утечки информации, в особенности русским". Что же касается существа предложения Бора, то на него был дан недвусмысленный ответ в первом абзаце: "Предложение, чтобы мир (а по сути Советский Союз. - В. Б.) был информирован о "сплаве" (кодовое название атомной энергии. - В. Б.; fusion Hoaxer) с целью международного соглашения о контроле над ним и его использовании, неприемлемо. Это дело должно оставаться совершенно засекреченным".

В Ливадии, во время Крымской конференции руководителей трех держав в феврале 1945 года, Рузвельт спросил Черчилля, не следует ли на этой встрече сообщить Сталину о Манхэттенском проекте. Черчилль решительно возразил, заявив, что "шокирован" подобным предложением. Рузвельт не настаивал. Так была упущена последняя возможность создать более благоприятную атмосферу для послевоенного сотрудничества с Советским Союзом.

К сказанному добавим, что советское руководство уже на ранней стадии работы, проводимой над Манхэттенским проектом, имело об этом информацию от своих агентов. Возможно, Сталину следовало сообщить Рузвельту, что для него Манхэттенский проект не является секретом. Это, надо полагать, смутило бы наших партнеров по коалиции. А может быть, и побудило бы их обсудить проблему совместного контроля как над бомбой, так и над атомной энергией.

Американцы были крайне заинтересованы во вступлении СССР в войну против Японии. В тихоокеанском регионе шли тяжелые бои. Положение союзников в Западной Европе также было нелегким. Накануне ялтинской встречи они даже просили Сталина пораньше начать новое советское наступление, что и было сделано. Конфронтация с Советским Союзом в тех условиях была не в интересах западных держав. В широкой общественности США и Англии были сильны настроения в пользу сохранения отношений дружбы и сотрудничества с СССР, и Рузвельт мог бы опереться на эти чувства, противодействуя нажиму крайне правых.

Молчание западных союзников Сталин воспринял как угрозу. Он поручил Берии руководство работой по созданию советского атомного оружия. Так было положено начало ядерной гонке. Заодно еще больше усилились подозрения Сталина, его сомнения в отношении возможного послевоенного сотрудничества.

В Главном Морском штабе

Подписание с гитлеровской Германией 23 августа 1939 г. пакта о ненападении было встречено советскими людьми со смешанным чувством. С одной стороны, шокировала договоренность с нацистами. Крутой поворот от крайней враждебности к сотрудничеству никак не укладывался в нашем сознании, впитавшем многолетнюю антифашистскую риторику.

С другой стороны, как это ни парадоксально, нормализация, пусть даже временная, отношений с немцами вызывала и чувство облегчения. Тревога по поводу неотвратимо надвигавшейся войны, холодное отношение к нам со стороны западных демократий, враждебность гитлеровцев, военные наскоки японских милитаристов рождали ощущение одиночества, зловещей изоляции, предвещавшей новые жертвы, страдания и невзгоды.

Устранение непосредственной угрозы фашистского нападения у многих породило надежды на возможность для нашей страны хоть на время остаться вне войны. Теперь, когда Гитлер обратил свой кровожадный взор в другую сторону, нам, казалось, можно было рассчитывать на продолжение мирной передышки. Война на Западе, если ее развяжет Германия, продлится, как полагали, многие месяцы, а то и годы, а мы будем в стороне. Никто тогда не мог предвидеть, что Франция будет разбита за несколько недель и что к лету 1940 года почти вся Западная Европа окажется под пятой нацистов.

Наша страна - единственное в то время государство, провозгласившее строительство социализма, - могла к тому же получить немалые выгоды. Советско-германское торговое соглашение, заключенное за несколько дней до подписания пакта о ненападении, предусматривало поставки в Советский Союз современного оборудования и новой технологии, в которой был заинтересован и наш военно-морской флот. Именно это обстоятельство сыграло роль и в моей судьбе, положив начало целой цепочке невероятных событий, вытолкнувших меня матроса Тихоокеанского флота - к самой верхушке сталинской административной пирамиды.