С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки»

— Ничего, — ответил рассудительный Комаров, — Федя на вид только дохленький, а жилы у него крепкие.

Федор оказался расторопным и упрямым казаком. За глубокое знание материальной части и умелую боевую работу после первой же учебной стрельбы, когда цель была точно накрыта, он удостоился ефрейторского звания. Однако повышение свое он воспринял без каких-либо взволнованно радостных эмоций, словно так оно и должно быть. В первых боях наводчик был награжден медалью «За отвагу». Работу свою он делал с выдержкой и спокойствием, как делал бы любую крестьянскую. За виртуозную и точную стрельбу при отражении яростных атак гитлеровцев под селами Новая Каракуба и Капитоновка Терещенко был награжден орденом Славы III степени. Награды он принимал как само собой разумеющееся: «Заработал — получи».

В бою под Орлянском был тяжело ранен командир расчета Николай Евдокимов. Командир взвода решил заменить его ефрейтором Терещенко. Тот лишь пожал плечами и пошел принимать расчет. Там по-хозяйски огляделся и сказал:

— Хлопцы, слухайте мою команду…

И хлопцы «послухали», сразу признав в нем командира.

В бою за Дебрецен сержант Терещенко был ранен. Его мы хотели отправить в госпиталь, но он отмахнулся, некогда, мол, да и незачем медиков занимать «какой-то царапиной». И вот он подал заявление в партию. Алексей Елизарович Рыбалкин сказал о нем:

— Давно я приглядываюсь к Терещенко. И скажу без утайки: зрелый и надежный воин.

Впрочем, Алексей Елизарович такие же слова сказал и еще о трех вступающих в партию: Мизгари Туктымышеве, Абдуле Курбанове и Гулялии Гулялиеве. Татары по национальности, все трое родились в башкирском городе Стерлитамаке. В одной школе учились. Из девятого класса, сговорившись, убежали на фронт. Хотели добраться до Сталинграда, там шли ожесточенные бои. В дороге где пристраивались к воинским эшелонам, где топали пешком. В Балашове парней задержала комендатура. По выяснении комендант хотел вернуть их, несовершеннолетних, домой, но они решительно воспротивились.

— Упрямые, как татары, — говорил нам комендант.

— А мы татары и есть, — отвечали ему.

— А что же мне с вами делать, милые и славные мои татары?

— Отправьте в Сталинград. Все равно туда убежим.

Комендант отправил смелых ребят в запасной полк, вручив им призывное предписание. А из запасного полка весной сорок третьего года — мы стояли в Тамбовке на Кубани — все трое попали к нам и оказались прилежными казаками. Коней они знали и любили с детства, миномет же освоить им, людям грамотным, большого труда не составило. Из всех троих боевитостью особо выделялся Мизгари Туктымышев, невысокий ростом, смуглый, круглолицый, с приплюснутым носом, с корявинами по всему лицу — следом перенесенной в детстве оспы. Однако корявость нисколько не угнетала парня. «С лица воду не пить». Был он живым и общительным.

Командир взвода Юрий Ромадин был доволен ребятами из Башкирии, старательными в работе, смелыми в бою. Мизгари Туктымышева он взял своим коноводом-ординарцем. И никакой заботы не знал. Туктымышев успевал всюду: и коней содержать в порядке, и обедом, ужином накормить своего командира, и подменить в бою выбывшего из строя минометчика, и отрыть землянку или оборудовать блиндаж для командира и себя. Туктымышев тяжело переживал гибель лейтенанта Ромадина, при похоронах плакал навзрыд. А потом, когда командиром взвода стал Рыбалкин, коновод-ординарец Туктымышев всю свою любовь перенес на Алексея Елизаровича.

У всех этих казаков, принимаемых на собрании в партию, была счастливая судьба. Солдату нелегко пройти с боями от одного города до другого, а то и до ближайшей деревни. А тут за полтора года пройдены тысячи километров, были многие десятки боев — живы пока и здоровы, если не считать «царапин». Забегая вперед, скажу: судьба сохранила всех. Все они пришли к победе и вернулись домой, отмеченные за ратные подвиги орденами и медалями. Федор Терещенко, к примеру, был награжден десятью орденами и медалями, в их числе орденами Славы II и III степени. Мизгари Туктымышев — восемью наградами, из которых — четыре медали «За отвагу».

И вот — бой. Его начало для нас было странным. Километрах в полутора-двух появились танки. Но к селу не пошли, а направились вдоль обороны, занимаемой полком. Мы терялись в догадках: то ли гитлеровцы не заметили нас, то ли давили на нашу психику, демонстрируя свою силу, то ли, наконец, нашли прореху в обороне дивизии. Но прорехи не должно быть. Мы знали: в той стороне, куда направлялись фашистские танки, окапывались 39-й полк и 182-й артминометный. Почему же они молчат?

И тут загрохотала канонада. На поле боя сразу запылало около десятка танков и несколько автомашин. Наши соседи встретили непрошеных гостей как полагается. Другие танки и машины заметались по полю, затем поспешно стали отходить. Сейчас пожалуют к нам. Так и есть. Развертываются в боевой порядок, идут на наши позиции. Но не бросаются как оглашенные. Осторожничают. Обжегшись на молоке — дуют на воду.

У нас приказ: боеприпасов впустую не тратить, их маловато, бить в упор, наверняка, встречать по-казачьи, «с музыкой». Примерно с дистанции в километр гитлеровцы открывают стрельбу. Бьют по деревне, по нашим позициям. Мы не отвечаем, словно нас и нет здесь. Постреляв, гитлеровцы уходят. Наступает ночь, тревожная и бессонная. С вечера ее разорвала автоматная очередь. Эскадронцы привели в штаб полка четырех фрицев-разведчиков, схваченных на околице села. Пленные показали: завтра у деревни Гебельяроши их танковый полк и полк пехоты начнут прорыв. Сегодня была лишь разведка. Но весь день 22 января немцы молчали. Пленные ввели в заблуждение? Танки противника появились на исходе дня. Я насчитал их 23, да несколько бронетранспортеров. Приближались они, как и вчера, осторожно, медленно, с частыми остановками. Видать, не раз битые. С дальней дистанции начали обстрел села. В селе вспыхнули пожары. Мы не отвечали. Постреляв, немцы ушли на исходные позиции, к фольварку из нескольких дворов Альшебешенье. Но эта гитлеровская вылазка молчавшему полку обошлась дорого: 17 казаков убито, около 30 ранено, потеряна одна пушка и пять лошадей. Не повезло и моей минометной батарее: один из снарядов угодил на огневую позицию второго взвода. Были ранены командир взвода Алексей Елизарович Рыбалкин и мой ординарец Семен Коломиец. Убиты казаки Водинов и Дирецкий.

Едва я сообщил о потерях в штаб полка, на батарею прибыл замполит Ковальчук. Антон Яковлевич глубоко уважал Алексея Елизаровича. Он и вину за гибель Пети Рыбалкина брал на себя. Впрочем, он многое брал на себя, Антон Яковлевич Ковальчук, которого по старой привычке мы звали гордым словом «комиссар» и еще — батей. Парторгом батареи замполит назначил старшину батареи Михаила Терентьевича Чернышева.

Прошла еще одна беспокойная и тревожная ночь. А утром началось. Три десятка танков, охватив деревню полудугой, медленно, но без остановок, приближались к нашим позициям. Моторным гудом и грохотом наполнялся сырой утренний воздух. И ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны. Шло испытание нервов. Расстояние до танков сокращалось. 700 метров, 600… По цепи эскадронов, по телефонным проводам на батарею полетела команда: «Огонь открывать по сигналу красной ракеты». До танков — 500 метров. Напряжение растет. Ожидание ракеты невыносимо. 400 метров. Ну кто там медлит? Сомнут — пикнуть не успеешь.

Серое небо крутой дугой чертит красный огонек. И тотчас же вздрагивает земля и сотрясается воздух. По танкам бьют две пушечные батареи, минометная, все противотанковые ружья и крупнокалиберные пулеметы эскадронов. Над полем волной катится свист, грохот, стелется дым.

Я на огневой позиции первого эскадрона. Лейтенант Михаил Тарасенко собран, команды его четки, грамотны. Вмешиваться не следует. Работа минометных расчетов горячая, торопливая, но не суетная. Знаю: в ком-то из казаков сидит страх. Но он зажат, запрятан глубоко. А вот злость — она на лицах. И в голосах: нет-нет да и сорвется ядреный матерок.