Разрозненные страницы

После этого шел эпизод из фильма «Телеграмма», я играла писательницу. Потом я просила взрослых:

— Я не успела, я хочу еще сказать несколько слов моим маленьким друзьям.

Мои милые люди, вы еще маленькие, но настоящие люди, с большими сердцами. Поэтому будем говорить серьезно. Я вас очень прошу: относитесь внимательно к взрослым. Вы не можете себе представить, как они в этом нуждаются и как много для них значит ваше ласковое слово, каждый знак вашего сердечного внимания и помощи. Ведь у них столько забот и работ. Взрослые могут подчас даже быть несправедливыми. Ведь каждый человек может иногда ошибаться. Но надо быть снисходительными в этих случаях, уметь уступить. Это будет очень благородно с вашей стороны.

Может быть, я неправа? Тогда я все свои слова беру обратно. Но вы, мои дорогие, обязательно запомните их хорошенько.

Англия

Уж как получилось, что меня включили в программу для поездки в Англию, — непонятно. Большей частью мне приходилось отправляться в Караганду или еще подальше. Просто надо было, по мнению руководства, обязательно и необходимо именно мне ехать именно туда. Допустим, очень народный певец Украины по плану должен был ехать в Донбасс, а его направляли, как говорили, «в загранку». Вот и надо было немедленно заменить его, например, мной, чтобы успокоить, утешить зрителей такой заменой в афише. Защищаться я не умею и поэтому, только что вернувшись из очередной трудной поездки, вынуждена бывала ехать снова. Всех это устраивало: я выручала местную филармонию, свою организацию, а главное — не срывались гастроли всей уже подготовленной группы артистов.

И вдруг — совсем другое дело: я в числе тех, кто едет в Англию. Вот это номер!

Сильные впечатления от поездки у меня и певицы Лили Гегелия начались еще до того, как мы попали в Англию. На последней станции в Союзе была длинная остановка. Мы с Лили отправились на вокзал дать домой телеграммы. Стояли у окошечка, писали. Рядом с нами женщина с девочкой не спеша писала открытку. Значит, время у нас есть. И я смотрела не на часы, а на женщину. Чтобы не опоздать на поезд. Женщина сидела спокойно и писала. Наш поезд был виден в окно. Когда я случайно оглянулась, я увидела, что он почему-то тронулся и едет. Я закричала Лили:

— Поезд уходит!! — Женщина даже не подняла головы: она и не думала ехать. А мы бросились бежать по коридору на перрон и, вылетев из дверей, увидели, как мимо нас плавно проходит последний вагон.

— Бежим! — завопила я и понеслась по платформе. — Скорее! Догоним!

Лили бежала за мной. Я догнала вагон, уцепилась за поручни, встала на подножку коленкой, вскарабкалась на ступеньку и начала скорее ловить Лили, которая, не имея спортивных навыков, едва висела на руках. Я втянула ее, и вот мы уже в тамбуре, живые, с разодранными коленками, растрепанные, взъерошенные. Мы взглянули друг на друга и начали хохотать. Смеялись и не могли остановиться, все снова и снова. Долго хохотали мы тут вдвоем. Потом стали смотреть, какие нанесены ущербы. Приклеили разорванные чулки к разодранным коленкам, пригладили волосы, потерли ушибленные локти. Теперь оставалось пройти через весь поезд к себе в вагон. Тут мы поклялись, что никогда никому об этом не расскажем — какие мы дуры.

Потом опять смеялись, вспоминая, как мы догоняли ушедший поезд и как догнали, а там наши товарищи, наверное, с ума сходят: где мы, дуры, сейчас находимся? А мы тут, в этом поезде, сейчас явимся, как ни в чем не бывало, без всякого раскаяния: подумаешь — сели не в тот вагон!

Так все и было. Долго мы шли, ковыляя через все тамбуры. Коленки болели, кровь запеклась. Но мы пришли и сказали «подумаешь» и что-то еще рассказали незначительное, пока все не убедились, что поезд действительно взял и пошел без всякого объявления, а мы, молодцы, сели в ближайший вагон. Вот как было!

А мы с Лили еще долго, переодеваясь, показывали друг другу заживающие болячки, смеялись втихомолку, но так ни разу никому ничего и не рассказали. Вот сейчас первый раз рассказываю.

Нам пришлось еще лететь самолетом. И вот мы, наконец, в Англии. Начались наши удивительные путешествия, выступления и впечатления.

Концерт, как я и думала, был довольно бедным, не то что сейчас — теперь у нас множество ярких, эффектнейших номеров и программ, есть чем блеснуть в любой стране.

Программу составляли, кажется, в Ленинграде: певец ленинградский, балет тоже, певица из Грузии и два-три человека из Москвы. По-моему, не очень все было продумано. Что-то меняли, заменяли.

Вел программу Борис Брунов, и это здорово помогало концертам. Он был любимцем англичан и нашего менеджера мистера Борсдрофа. Просто можно было удивляться, как Брунов успевал заучивать новые песенки. У них в каждом городе своя любимая песенка, и он, не зная языка, выучивал их для всех городов.

Пианистка в группе была высокая, милая, очень красивая женщина. Как исполнитель — на нормально хорошем уровне. Но ее соло почему-то имело всегда оглушительный успех. Я так и не поняла до конца поездки причины этого громадного успеха. Может быть, подкупал ее высокий рост, модный у англичан, и ее прелестная внешность. Однако всем было приятно, что зрители ее так горячо принимают. И всех нас англичане принимали довольно радушно, хотя мы были готовы к пресловутой английской холодности.

Как я говорила, наибольший зрительный эффект производила наша пианистка. Самым отвратительным был наш бригадир, певец Л. Он непрерывно руководил нами и изводил нас своими дурацкими требованиями и наставлениями. Был он за рубежом впервые и очень старался. А остальные бывали не раз и даже умели вести себя не только за границей, но и дома. А Л. мог ворваться к вам в ваш номер гостиницы, где вы живете одна, днем или даже ночью и начать вас пересчитывать. Отравлял бригадир всем нам настроение, как мог. А мы были очень кроткими и ни разу не восстали против него. Наш менеджер, мистер Борсдроф, как полагается, был корректным и строгим в делах.

Бригадир Л. все-таки отпускал нас, когда англичане приглашали в гости, и мы побывали в нескольких семьях. В одном доме маленький четырехлетний мальчик, единственный сын своих родителей, очень нарядный, с локонами, прямо маленький лорд Фаунтлерой, тоже беседовал с нами. Мои товарищи спросили его, как обычно спрашивают наших ребят, всегда готовых ответить на любой вопрос:

— Кем ты хочешь быть? — ожидая привычного: летчиком! милиционером! водолазом! С готовой улыбкой все смотрели на мальчика. Однако ответ этого ребенка поразил меня в самое сердце. Подняв глаза, он сказал задумчиво:

— Знаете, я хотел бы быть двумя маленькими собачками… — И еще прибавил: — Мы бы тогда могли играть друг с другом…

Подумать только, как же был одинок этот любимый ребенок и какое невероятное желание, не доступное пониманию взрослого, могло возникнуть у него.

А дела у нас шли ничего. Борис Брунов держал все на своих плечах, для всех был опорой. Зрителям он очень нравился — я уже об этом говорила. А вообще тогда там совсем не знали ничего и не слыхали о русской эстраде. Она была для них terra incognita[13]. Мне было просто интересно выходить на аудиторию, которая меня сроду не слышала. Например, когда я не впервые приезжала в Прагу, я читала в газетах заголовки: «Риночка приехала!». Верно смешно, но они меня очень полюбили в Чехословакии. Я читала и русские, и самые известные чешские стишки, которые чехи знают все — от двухлетних крошек до девяностолетних дедушек. А тут выхожу на сцену и знаю, что меня никто не знает.

В нашем Министерстве мне говорили, чтобы я ни в коем случае и не пробовала читать по-русски. Но мне все-таки было интересно, как это будет воспринято.

Когда я появлялась на сцене (обыкновенная дама в длинном концертном платье), они разглядывали меня, совершенно не подозревая, что я буду делать: начну ли сейчас петь или танцевать. И когда я произносила фразы от лица ребенка голосом четырехлетнего человека по-русски, зал просто переставал дышать от удивления. Я продолжала рассказывать, и вдруг на второй-третьей минуте — дружный смех. Детские интонации были так неожиданны, подлинны и смешны даже для англичан, что они начинали смеяться громче и аплодировать. А потом уж я смело читала стихи английские. Я нечаянно их знала — мне Корней Иванович Чуковский подарил томик Милна. И я еще рассказывала и читала разговоры с детьми из моей записной книжки, разумеется, переведенные на английский. Ну, вот и все.