Песочные часы

Он послушно остановился и спросил:

— А можно я после ужина зайду?

— Нет-нет, — сказала она решительно. — Я сегодня никуда не собираюсь. Встретимся завтра на пляже, ладно?

Он еще постоял, а потом повернулся и побрел назад. Обернувшись, я увидела, как он идет, походкой отвергнутого влюбленного. Сережа! Кумир наших девчонок! Непобедимый рыцарь!

— Господи, вот привязался! — сказала Искра. — Я люблю с ребятами простые, товарищеские отношения, а когда все эти страдания начинаются — я терпеть не могу. У меня брат на два года старше, я с его компанией до сих пор дружу, просто, без всяких романов. А вот у нас в училище один парень на втором курсе, довольно талантливый и на внешность ничего, и вот он тоже в меня жутко влюбился, вроде Сережи, — она засмеялась: — Тоже вроде Сережи!

Повернув ко мне лицо, блестя глазами и зубами — все-таки она очень хорошенькая, можно понять Сережу, — Искра стала рассказывать про этого парня из училища:

— Он меня спрашивает: «Хочешь, я ради тебя со второго этажа прыгну?» Я говорю; «Не хочу! Ничего мне от тебя не надо, понимаешь? Мне с тобой скучно»! А он мне говорит: «Ну чем мне доказать свою любовь?» А я, просто чтобы отвязаться, говорю: «Можешь погасить папиросу о собственную руку?» А он курил как раз. И — представляешь, какой дурак? — он тут же прижимает горящую папиросу вот сюда вот. И стоит. Губу закусил и смотрит на меня!

Искра даже приостановилась, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела на меня эта история. Признаться, она меня поразила. Я подумала, что мне бы никогда в голову не пришло такое. Да и вряд ли ради меня кто-то станет гасить папиросу о собственную руку. А вдруг она и с Сережей проделает такой опыт?

— А ты что? — спросила я.

— Ничего. Не люблю дураков… Слушай, а куда это мы идем?

— В деревню, только другой дорогой. Тут ближе.

— Симпатичная тропинка! Я тоже тут буду теперь ходить. Интересно, кто это догадался ступеньки сделать через овраг?

— Мой брат. Для своей жены. Еще давно.

— Вот это муж! — восхитилась Искра. — Это я понимаю!

Мы вышли из оврага к пшеничному полю. По узенькой меже Искра шла впереди, я за ней. Мне хотелось спросить про того студента: как он теперь? По-прежнему в нее влюблен? Но Искра вдруг воскликнула:

— Вон моя бабушка! Ну, пока!

И она побежала, стараясь не расплескать содержимое судков, навстречу пожилой даме, собирающей васильки.

Наверно, у меня был очень угрюмый вид, когда я подошла к нашему крылечку, потому что мама спросила:

— Что с тобой?

— Ничего, — ответила я.

Мама обернулась к Валентине Ивановне и сказала:

— Она последнее время ходит как в воду опущенная.

— Все ясно! — сказала Валентина Ивановна и погрозила мне пальцем. — Признавайся: кто он?

— Никто.

— Неправда! — продолжала приставать Валентина Ивановна. — По глазам вижу! Ну-ка, отвечай: в кого влюбилась?

— В Штейна! — сказала я, чтобы отвязаться.

Я думала, они поймут, что я вру. Штейн был умный, но некрасивый, с огромным носом, и у него было прозвище Сирано.

— Ну что же, — одобрила Валентина Ивановна. — Очень интересный мальчик. Из интеллигентной семьи. Дедушка знаменитый профессор.

Надо же, поверила! Ну и пусть, мне же лучше.

Мама сказала:

— Не понимаю, почему Тани так долго нет. Я уже есть хочу, а она еще не пошла за ужином, — она перегнулась через крылечко и крикнула в сторону избушки: — Та-ня! Танечка!

Но вместо Тани вышел старик с ревматическими руками.

— Сейчас прибежит, — сказал он. — В Ярцево пошла сестренку проведать. Мать-то уехавши, а Манька одна, на людей брошена. Да вон бежит.

Таня, запыхавшись, подошла к крыльцу.

— Вот что, Танечка, — с ласковой, но одновременно и строгой интонацией сказала мама, передавая ей судки. — Давай так: или ты будешь приходить вовремя, или мне такая работа не нужна. Ты уже второй раз опаздываешь. Это меня не устраивает.

Таня взяла судки и побежала огородами в сторону оврага. Она тоже ходила в столовую моей тропинкой. Сойдя с крыльца, я увидела, что Таня перешла с бега на быстрый шаг. Наверно, она всю дорогу от Ярцева бежала. Меня уколол стыд, но я заглушила его мыслью: ведь она, правда, заинтересована в этой работе. Мама ей платит и подкармливает. Платье подарила, хоть и старое, но хорошее, с оборкой. Если его подшить и подпоясать… А стыд не проходил. И очень жалко было Маньку, брошенную на людей.

Она однажды приплелась к нам в деревню из Ярцева, одна, а ведь дорога шла лесом. Бродила по деревне бесштанная, в короткой, грязной рубашонке, со спутанными белыми волосами, и ревела, размазывая по лицу грязь. Отдыхающие спрашивали:

— Чей это ребенок? Девочка, ты чья?

Она не отвечала, косолапила по дороге, загребая ногами пыль. Таня как раз в это время мыла крыльцо. Она увидела сестренку, кинула тряпку в ведро и сбежала по ступенькам. Манька бросилась к ней, обхватила ее руками и замерла, только спина подрагивала.

— Боже мой! — сказала мама. — Бедный ребенок! Надо ее чем-нибудь накормить.

Мы накормили Маньку.

— Какие красивые дети у Марины, — сказала мама. — Посмотри, просто акварельные лица. — Она помолчала и добавила с осуждением: — Вот так уехать неизвестно куда и насколько, бросить детей…

— Она в Подольск уехала, — объяснила Таня. — Там тятин брат живет, вдовый. Он ее замуж за себя уговаривает.

— Да? А она?

— Она говорит — пойду. Устала без своего угла. И дядю Кузьму жалеет. Он инвалид. У него с войны ног нет вот по сих пор, — Таня показала выше колена. — И осколок в легком. Мамка говорит — тятя, если вернется, поймет, не осудит.

Мама вздохнула.

— Ешь, — сказала она Маньке. — И ты, Таня, возьми хлеб, и тут еще компота немного осталось.

В эту ночь Манька ночевала у нас. Мама сказала:

— Нельзя же посылать ребенка, на ночь глядя.

Пелагея Петровна вечером напоила Маньку молоком и уложила ее на печке. И утром она с нами завтракала. Мама отдала ей мою ситцевую кофту — она Маньке оказалась как платье.

За завтраком я обратила внимание, что по лицу Маньки время от времени пробегает болезненная гримаса.

— У нее ведь раньше этого, по-моему, не было, — заметила мама.

— Ну, — подтвердила Таня. — Это после пожара у нее. Она пожара испугалась.

— Отчего же все-таки загорелся дом? Так и не известно?

— Должно, дымоход прохудился, — ответила Таня. — Вроде больше не от чего. А у нас на чердаке доски лежали сухие, веники. Вот и подхватило. А народ весь на подсобном хозяйстве турнепс грузил на тракторную тележку. Это километра два. Пока добежали…

Вторую ночь Манька ночевала у старика в развалюшке, а днем бегала с сестрой в столовую и играла у нас. Манька повеселела, лицо у нее не дергалось.

— Что значит приласкать ребенка, — говорила мама. — Совсем другая девочка.

На третий день мама попросила Таню, чтобы она отвела сестренку в Ярцево.

— Там у вас родственница. Она будет беспокоиться.

— Тетя Дуня-то? Нет, она знает, что Манька тут. Наши бабы в Ярцево ходили, сказали.

— Все равно, это не дело. Она все время тут крутится, а ко мне приходят подруги, мы хотим спокойно заняться своим делом, а она спрашивает, что это, для чего это. Это нам неудобно.

— Я ей скажу, чтобы она не крутилась, — робко сказала Таня. — Велю сюда не ходить. Не хочет она к тетке Дуне.

— Ну как ты ей скажешь? Все равно она будет ходить. Она же не понимает. Она хочет есть — и приходит. А я же все-таки не благотворительная организация. Меня это не устраивает.

— Жалко, что ли, накормить? — вмешалась я. — Все равно не съедаем всего.

— При чем тут жалко! — возразила мама. — Не делай из меня стерву! Иди гуляй! Когда ты нужна — тебя не доищешься, а когда ты совершенно не нужна…

И я ушла в дом отдыха.

А когда вернулась, Маньки уже не было.

Команды тренировались, а я, как всегда, стояла среди болельщиков. На этот раз игра шла всерьез: волейболисты из Михайловского дома отдыха пригласили наших на соревнование. Встреча была назначена на сегодня, на пять часов. Поэтому с утра даже на пляж не пошли, чтобы лишний раз потренироваться. Сережа набрал в команду самых сильных, и, конечно, Искра была в команде. А я, когда шла утром в дом отдыха, встретила Ваню Дубцова и спросила, не едет ли он сегодня в Михайловское. И он ответил, что едет, как раз после обеда. И согласился подкинуть наших игроков.