Прощание

— В области морского транспорта «Отто Ган» наверняка занимает первое место, — говорю я старику, обнаружив его в штурманской рубке, — это же, собственно говоря, скандал!

— Гм! — только и мычит старик, а затем говорит: — Что поделаешь, если ты не получаешь грузы для транспортировки, а кораблю надо плавать?

— Какие-то грузы для этого корабля все же должны быть. Там, ниже, ведь расположены «развивающиеся страны».

— Это ты так говоришь.

— Этого я не могу понять. Ведь эти развивающиеся страны нуждаются во всем, буквально во всем. А тут этот принадлежащий государству пароход катает семьдесят пять человек и не имеет ничего в трюмах, кроме воздуха или воды. Здесь что-то не так. Или нарушена связь между министерством по научным исследованиям и министерством по оказанию помощи развивающимся странам?

— Меня ты не можешь упрекнуть! — говорит старик и недовольно смотрит перед собой.

— Пардон. Я не это имел в виду.

— Ты что думаешь, мне судоходство такого рода доставляет удовольствие? Я имею в виду отсутствие реальной работы. Это же отражается на настроении, я имею в виду всех. Хорошо, можно сказать, моряку или ассистенту может быть все равно, за что они получают свои деньги, но совсем так люди все же не думают, — говорит старик и чешет при этом левую бровь. Тут же у меня в уме возникает мысль: «Вши!» Я пытаюсь прогнать ее, но она уже прочно сидит в голове, и я испытующе смотрю на брови старика.

— Что-нибудь не так? — спрашивает старик раздраженно.

— Когда ты только что почесал бровь, я вспомнил, что вши — не головные вши, а так называемые площицы сидели в бровях первого вахтенного офицера на подводной лодке «И-96».

— Не хочешь ли ты сказать, что у меня эти площицы?

— Боже упаси! Просто это пришло мне в голову.

— Недоброе предзнаменование!

— Что поделаешь с ассоциациями? Между прочим, я вычитал поразительные цифры. Из почти одного миллиона шестисот тысяч видов животных, придуманных творцом неба и земли, семьдесят пять процентов составляют насекомые, жуки и также как раз эти площицы и подобные твари.

— Я возьму это на заметку. И какой вывод ты делаешь из этого? — спрашивает старик с интересом.

— Вопрос, перетекающий в философию, на который я не в состоянии ответить в данном случае! — отвечаю я выспренно. — Поговорим о чем-нибудь другом. Поладили ли, наконец, боцман и Фритше?

— Нет. Этого я тоже не понимаю. Теперь подала заявление на увольнение одна стюардесса — не знаю, знакома ли она тебе, это такая спокойная, надежная женщина. Мне сказали, что она прочно связана с Фритше. Я всегда думал, что «благородного мужчину доброе слово женщины далеко ведет» или что-то в этом роде. Но даже если это всего лишь избитая фраза…

— А это все еще твое дело? Если я правильно понимаю, настоящим упрямцем является боцман, а от него корабль, очевидно, не может отказаться. Я правильно понимаю?

— Да, конечно. Но тогда я должен уволить Фритше, а с ним уйдет и стюардесса.

— Ну и что? Как говорят у тебя на родине: «Путешествующих не надо догонять».

Когда в рулевой рубке появляется дежурный, старик говорит:

— Надеюсь, мы продвинемся в истории твоей жизни еще до Дурбана. Возможно, ты еще расскажешь мне, когда появилась Симона.

— Спокойно, не торопись, теперь снова твоя очередь, так сказать, твой ответный ход. — К моему удивлению, сегодня старик не заставляет себя просить, он кивает, кладет правую руку на круговой бортик и спрашивает: — Где мы остановились?

— На нашем фюрере подводных лодок. Что его трюк с гипсовой ногой не удался. «Бледный, но здоровый» были твои последние слова.

— Правильно, — сказал старик. — Мы были в Норхайтзунде, а там кое-что произошло: это был старый артиллерийский склад, и бывшая конюшня была переоборудована в спиртоводочный завод. Туда по ночам совершали прогулки. Во время служебных выходов за пределы лагеря мы носили белые повязки. Все было организовано наилучшим образом. Мы могли раз в неделю посылать в город грузовик за вещами. Нам также разрешили распотрошить бункер для подлодок, так как из артиллерийского склада было украдено все: электрические переключатели, лампы, агрегаты — просто все. Нас опережала молва: если придут немцы, то будет наведен настоящий порядок. И мы этой молве соответствовали! Затем существовала хорошо функционирующая меновая торговля с норвежскими крестьянами, живущими в окружающей местности: инструменты — крестьянам, фрукты и овощи — нам.

— То есть вы снова хорошо устроились?

— Да. У нас снова была английская охрана, тоже подразделение, в котором ни у кого из ребят не было интереса воевать. Зато они получали удовольствие от игры в индейцев. Они охотно проводили неожиданные проверки в лагере. Однако мы очень быстро установили слаботочную систему предупреждения: если в лагерь врывались три, четыре джипа, то включался звонок тревоги. Они сразу появлялись везде и вынюхивали: ага, здесь гонят шнапс! И устраивали дикий театр.

— Они хотели иметь шнапс?

— Естественно! И провиант для подводных лодок, получение которого с базы мы также организовали.

— Провиант для подводных лодок у вас тоже еще был?

— Да. Он находился в одном из бараков и тщательно регистрировался и охранялся специальным управляющим.

— И как это принято у управляющих: все передал оккупантам в надлежащем порядке.

— Это твои слова. Англичане отобрали у нас все наше масло и сказали: «За это вы получите маргарин!» Однако они сразу же вернули нам масло, потому что оно было прогорклым, а на вкус напоминало смазочное. Мы бы заключили хорошую сделку, если бы за это получили маргарин. Этот артиллерийский склад в принципе не был приспособлен для жилья. Мы показали англичанам, как мы ютимся, и они пришли в ужас. А когда мы им сказали, что знаем, где еще имеются вещи, в мастерских бункеров и на складах, например, они отправились туда вместе с нами. После этого они дали нам разрешение забрать вещи — и лишь тогда мы по-настоящему все организовали: даже арманьяк.

— Арманьяк? Он там еще был? Почему же его не прибрали к рукам норвежцы?

— Потому что они — к счастью! — ничего не знали! — говорит старик, ухмыляясь. — В общем, мы и с норвежцами хорошо ладили — война же кончилась.

— Это означает, что затем ты отправился «домой в рейх»?

— Еще нет. Так как адмирал фон Шрадер застрелился, а все капитаны, как я уже говорил, были отправлены, я снова попал в Берген в качестве старейшего по возрасту немецкого морского офицера в штаб-квартире адмирала западного побережья. Там мне было уже лучше. Затем мне пришлось посетить норвежского адмирала Вестландета. В конце концов, норвежцы хотели вновь стать хозяевами в своей стране, но то, что им оставили англичане, было ломом. Даже еще исправные грузовики, принадлежавшие ранее флоту и вермахту, англичане, чтобы не оставить их норвежцам в качестве трофеев, доводили до состояния лома.

— Почему же между ними установились такие скотские отношения?

— Потому что англичане думали о будущем! Они сказали себе, тот, кто не имеет немецких грузовиков, срочно нуждается в английских. А тому, кто имеет английские грузовики, в будущем потребуются английские запчасти, конечно, фирмы «Лейланд».

— Ты что, действительно полагаешь, что они были так предусмотрительны?

— Уверен! По моему мнению, они получили соответствующие указания сверху. Демонтаж оборудования в Германии происходил по тому же сценарию, в соответствии с генеральным планом: думать о собственной промышленности, ликвидировать конкуренцию!

Старик явно устал. Несколько раз он уже подносил ко рту тыльную сторону правой руки, чтобы скрыть с трудом подавляемую зевоту. Поэтому я закругляюсь и говорю:

— Меня тоже тянет в койку. Но ты еще не вышел из трудного положения. Расскажи по крайней мере еще, как ты в конце концов попал в Германию!

— Из Бергена меня на минном тральщике «доставили обратно» в Кристиансанд-Юг. Затем я попал на корабль ледокольного типа, шедший в Гамбург, точнее, в Функенвердер. В Функенвердере мы были погружены на грузовик и доставлены в Пельцерхакен в бараки. Там я снова спал на соломе и еще раз подвергся «промыванию мозгов». В начале июля 1946 года, снабженный пятью кусками мыла военного времени и несколькими рейхсмарками, однако без пуговиц на форме, которые они мне срезали, я был отпущен с обязательством исчезнуть из района на расстояние пятидесяти километров от лагеря Пельцерхакен в течение двадцати четырех часов.