Мэрилин Монро

После развода его контакты с женщинами носили в целом эпизодический и мимолетный характер и были холодными и неприятными. Испытывая едва ли не болезненные опасения, что те хотят просто использовать его славу, Джо часто пенял, что «каждый звонящий по телефону в чем-то нуждается». Как вспоминал позднее Аллан Снайдер, Джо умел бывать в компании довольно трудным человеком — особенно когда вместе с ним находилась Мэрилин — он становился невежливым и подозрительно относился к каждому слову и жесту.

Любимым местом Джо в Нью-Йорке был охотно посещаемый определенной публикой ресторан Тутса Шора — своеобразное пристанище для мужчин, названное какой-то женщиной гимнастическим залом с обслуживанием. Тут господствовала шутливая холостяцкая атмосфера, велись толки о спорте и девушках, рассказывались всякие случаи из жизни и анекдоты. Многие годы сюда регулярно приходили Бейб Рут ^[203]и Джек Демпси ^[204], Деймон Руньон ^[205]и Эрнест Хемингуэй, журналист Боб Консидайн и Джордж Солотэр, пухлый и болтливый тип, который держал агентство по продаже билетов при театре «Эдельфи». Джордж мог достать для Ди Маджио билет на любое представление, а также организовать ему свидание с какой-нибудь заманчиво выглядящей статисткой. Джорджу приписывается изобретение слова «сраконудие» в качестве определения нудной пьесы и «рассрачивание» — для обозначения развода. Хочется верить, что этот талант придумщика родился в нем как реакция на жизненный успех, когда он переселился из Браунсвилла (бедной части Бруклина) в Броксвилл (богатый район Вестчестера). И Лефти ОДоул, и Джордж Солотэр оставались друзьями Джо до самого конца жизни.

В 1949 году после операции на пятке Джо Ди Маджио впал в депрессивное состояние, которое, как он утверждал, едва не довело его до «душевной болезни», в результате чего спортсмен стал еще более молчаливым и сторонился всяких компаний еще в большей степени, нежели когда-либо прежде. Джо изо всех сил старался доказать всем и самому себе, что по-прежнему является полезным игроком. Выступая против команды «Бостон ред сокс» (в серии, закончившейся выигрышем десяти из одиннадцати матчей), Ди Маджио влет попал по мячу четыре раза и в трех сменах смог обежать все базы. «Один из самых блистательных поворотов во всей истории этого вида спорта», как написали по этому поводу в журнале «Лайф», сделал из него «внезапно национального героя... даже для тех людей, которые ни разу в жизни не видели ни единого матча». В 1950 году он выступил в ста тридцати девяти играх, на протяжении последних шести недель имел триста семьдесят попаданий, набрал сто четырнадцать очков и в ходе одной смены трижды нанес по мячу такие мощные удары, что смог обежать все базы.

И все-таки летом 1951 года многократно повторяющиеся травмы и недомогания в конечном итоге отразились на его здоровье. Один из журналистов публично высказал ставшее всеобщим мнение, что Джо стал на поле «весьма медлительным. Он совершенно не в силах ударить слева по быстро летящему мячу, не в состоянии обежать все позиции и добраться до последней базы, и он наверняка не сумеет ловить трудные мячи». В том году, через несколько недель после того, как он в тридцать седьмой раз отметил свой день рождения, Джо Ди Маджио — страдая от воспаления суставов, язвы желудка, шпор на пятках и отложения солей в локте бросковой руки — завершил свою спортивную карьеру. Два дня спустя, 13 декабря 1951 года, он подписал контракт, в соответствии с которым должен был выступать ведущим одной из программ нью-йоркского телевидения перед и после каждого из матчей, проводимых командой «Янки» на своем поле, — увы, такому роду занятий не совсем способствовали робость и застенчивость, всегда испытываемые им перед объективом камеры. Тем не менее бывшему спортсмену платили за это пятьдесят тысяч долларов в год, а благодаря тому, что он еще и рекламировал различные товары, Джо мог питать уверенность, что до конца дней своих будет оставаться богатым человеком. Осторожно расходуя деньги, он постепенно нажил изрядный капитал. Имея в качестве старого спортивного зубра верных поклонников и болельщиков, у Тутса Шора Джон Ди Маджио продолжал считаться (в том числе и в кругу близких ему людей) «одиночкой... который держался подальше от больших возлияний, происходивших в раздевалках спортсменов, неизменно сохранял ледяное спокойствие, никогда не высказывался дурно о других игроках, был скован и переменчив в своих настроениях».

Зимой, на переломе 1951 и 1952 годов, Джо — после того как увидел в газете фотографию Мэрилин Монро, где она, одетая в коротенькую юбочку и облаченная во всяческие бейсбольные аксессуары, пытается, приняв сексуальную позу, попасть по мячу, — захотел познакомиться с артисткой. Сочтя указанный снимок проявлением ее подлинной заинтересованности предметом, он узнал от одного знакомого, что эта по-скульптурному рельефная блондинка является восходящей кинозвездой. Ничего страшного, — заметил он по этому поводу, — я все равно с ней увижусь. Встретившись с Мэрилин в итальянском ресторане на бульваре Сансет (она заставила ждать себя всего лишь два часа), спортсмен быстро сориентировался, что красотка никогда не бывала на бейсбольном матче и не имеет об указанной игре и о спорте вообще ни малейшего понятия. Джо, в свою очередь, не интересовался кинопроизводством и испытывал недоверие к Голливуду и окружавшему сие место восторженному почитанию — все это было, по его мнению, фальшивым блеском.

Уже одно взаимное безразличие к интересам противоположной стороны вполне могло бы перечеркнуть шансы на возникновение романа, однако природа совершила то, чего не удалось достигнуть с помощью беседы. Мэрилин пришелся по вкусу спокойный, высокий и красивый мужчина, европейские манеры которого она приняла за элегантный способ продемонстрировать оказываемое ей уважение.

Меня саму удивило, что я так потеряла голову из-за Джо. Я ожидала встретить блестящего мужчину, каким вроде бы должен быть прославленный нью-йоркский спортсмен, а познакомилась со сдержанным джентльменом, который к тому же не начал с ходу добиваться меня. На протяжении двух недель мы почти ежедневно ужинали вдвоем. Джо относился ко мне словно к существу исключительному. Он очень приличный человек и как-то умеет повести дело так, что и другие рядом с ним чувствуют себя такими же.

Ди Маджио не жалел ей советов, а Мэрилин добросовестно внимала каждому обращенному к ней слову. Он настаивал, чтобы актриса избегала голливудского мошенничества и всей тамошней иллюзорной видимости. Ей следует остерегаться журналистов. Она должна как можно больше зарабатывать и основную часть денег откладывать. Все это артистка уже не раз слышала, но едва ли не важнее всех правильных слов ей представлялись спокойная, отцовская забота Джо о ней и его привлекательная внешность.

В феврале между ними вспыхнула страсть, и пресса быстро проинформировала о романе между двумя наиболее разрекламированными знаменитостями Америки. Джо выразил согласие поприсутствовать на последнем съемочном дне «Обезьяньих проделок» и наверняка сделал это с большей нерасположенностью, нежели Мэрилин, кота отправлялась на первую в своей жизни встречу по бейсболу. «Джо смотрит на соблазнительные формы Мэрилин Монро, — фривольно и игриво извещал публику Сидней Сколски, — и ему хочется пробить чем покрепче» ^[206].

Нетрудно понять их взаимную очарованность друг другом, которая была вызвана не только обаянием, исходящим от каждого из них.

Оба они хорошо осознавали, что своими карьерами обязаны исключительным физическим данным, и оба гордились своей сексапильностью. Достаточно длительные связи Мэрилин с Карджером, Хайдом и Казаном (а также заинтересованность Артуром Миллером) служили бесспорным свидетельством того, что она отдавала предпочтение таким мужчинам, которые были для нее символом отца, а отнюдь не волокитам и ловеласам. Джо она считала сильным и немногословным защитником, человеком, который хочет охранять и любить ее, считаясь при этом с ее волей и точкой зрения. Кроме того, пребывая в обществе Джо, Мэрилин приобретала популярность в еще более широких зрительских кругах — не только как обаятельная артистка, но и как подруга национального героя.