Нариманов

В задушевных разговорах с Соной, с друзьями Алексеем и Султаном, высказываются горькие истины. О воспитании детей в семьях невежественных мусульманских богачей: «Их напичкают всякой всячиной, обучат танцам, выучат болтать по-французски, но своего родного языка они знать так и не будут, да и не захотят его знать!» О школах, где «учат точно так же, как сто лет назад». О пишущей братии, что «помешалась на одном: литературный язык надо непременно насыщать персидскими тропами, потому что на чисто тюркском языке пишут, видите ли, только невежды… Нужно спросить их: «Несчастные, на что вы тратите свой ум? Что пользы писать по-тюркски для китайцев?»

В полный голос называется первопричина застоя, отсталости, темноты: «Народ слепо верит моллам, и только им, мусульманин выполняет все, что приказывает молла. Но как раз это и разрушает нацию… Просвещенная молодежь чурается общественной жизни, а духовное руководство ею захватили моллы… Этим субъектам не только на нацию, им, честно говоря, и на веру-то наплевать!..»

Молодость берет свое. Бахадур вечером у распахнутого в сад окна читает Соне стихи:

Сона в ответ: «Бедный соловей, он так страстно поет о любви к своей розе. А ведь роза, раскрыв свои бутоны, тянется к нему! Она словно хочет сказать ему: «Для тебя я цвету, любимый!..»

Сону мучает вопрос: какая сила, тайно властвуя над людьми, разделяет их? Бахадур не готов сразу ответить, он обещает дать ответ со временем. Проклятый вопрос терзает и его. «Какая сила разделяет людей?»

…В половине августа дни становятся заметно прохладнее. Разъезжаются дачники. Все больше пустеет Манглис. Время возвращаться в Петербург к университетским занятиям Бахадуру. Что же касается ответа на вопрос Соны… Его можно будет узнать только через четыре [15] года, когда Нариманов приступит к заключительным главам.

Едва ли Нариманов медлил с окончанием романа из-за отсутствия времени. Ведь в промежутке между первой частью и завершением книги пишется «Надир-шах» — повествование, потребовавшее изучения далекой эпохи, хитросплетений персидской истории. Или объяснение в том, что автор мучительно ищет возможность одолеть пропасть, уничтожить национальную рознь, религиозную вражду. Как уберечь счастье Бахадура и Соны?

А сила, против которой Нариманов всего больше восстает, — духовенство, неумолимо напоминает: я беспощадна, я и тебя могу раздавить.

Духовенство пытается расправиться с ним. Об этом скажут другие люди в другие годы. В центральном российском журнале «Искусство трудящимся» в 1925 году: «Его работа «Бегадир и Сона» настолько остро попадала в больное место тогдашней кавказской действительности, что Нариманов чуть не пал жертвой «со стороны разъяренных молл».

…Из Петербурга Бахадур обращается к Соне: «Зачем, почему нас разделяет пропасть?!.. Если люди создали эту пропасть, разве мы, люди, не в силах уничтожить ее?.. Зачем нужно, чтобы люди были рабами каких-то ими же придуманных законов… Разве это нормально? Нет. Закон природы один для всех людей! Все человечество должно двигаться к одной цели, и цель эта — мир любви и свободы.

…Каждая религия когда-то соответствовала своему времени, звала человечество к лучшему, готовила людей к борьбе за единую цель. Каждый новый пророк, приходя к людям, говорил: «Мы пришли, чтобы направить человечество на истинный путь». Значит, цель одна, путь один… Почему же тогда люди отделены друг от друга? Почему?» Мечется Сона. В какой-то далеко не радостный вечер ее отец предлагает, как ему кажется, самый лучший выход — пусть Бахадур примет христианство.

«— Нет, папа, ни за что! Я прошу тебя даже не упоминать об этом. Бахадур никогда не согласится на такой шаг, так же как и я. Зачем ему делаться христианином или мне переходить в магометанство?..

— Пойми, девочка, общество не знает и, уж конечно, не разделяет ваших взглядов… Наше общество живет по определенным законам, мы связаны традициями, установленными отцами и дедами».

В поисках выхода отец везет Сону к Бахадуру в Петербург. Он словно оправдывается перед юношей.

«— Да что там говорить, вы все понимаете… Я читал ваше письмо. Ваши помыслы чисты, ваши намерения благородны, но общество… нация…

— Да… да… конечно… — перебил его Бахадур в замешательстве. — …Моя любовь принесла страдания… Простите меня… Я… простите…»

Бахадур обещает, что все разрешится. И Бахадур находит выход…

«В смерти моей прошу никого не винить, Я убил себя собственной рукой… О, эта продаст разделяющая людей! Я пытался преодолеть ее, она убила меня… Но я верю — когда-нибудь она все-таки будет уничтожена…»

Сона сходит с ума. Ей предстоит угасать в лечебнице для душевнобольных…

Незадолго до самоубийства Бахадур грозит: «И если есть закон, который говорит мне: «Ты не должен ее любить — я уничтожу его, я сделаю это!».

Это всего лишь заявка на беспощадную борьбу. До полного уничтожения национальной смертельной вражды, религиозной нетерпимости, сил, их порождающих. Всего того, что вложено в понятие «пропасть». Пока Нариманов — просветитель, гуманист — наделяет героя своего другого произведения Надир-шаха чертами благородного разбойника, намеренно несколько смещая, приукрашивая исторические события.

Надир — выходец из самых низов. С пятнадцати лет он разбойничал вместе с отцом. Сейчас ему за сорок. Он бесстрашен. Умен. По своим способностям намного превосходит родовитых, титулованных визирей, ханов, военачальников, самого шаха. Никому другому — Надиру, поднявшему крестьян, удается защитить от чужеземцев священные очаги предков. Громкая победа у крепости Хорасан над систанским ханом — и шах прощает бывшему разбойнику Надиру все грехи, ставит его во главе персидских войск.

Победы… Победы… Падают крепости, сдаются на милость Надира чужеземные ханы, покоряется Афганистан. Надир с победоносными полками возвращается в Исфаган, направляется во дворец шаха… Там все готово к встрече. Палачу отдан приказ отрубить Надиру голову.

Дворцовые интриги, они имеют склонность стремительно развиваться неожиданным образом. Визири Джафар-хан, Рза-хан и Мухаммед-хан, те, кто в следующем акте предадут Надира, спешат известить его о намерении шаха. Надир легко совершает переворот. Самозабвенно дерут глотки ханы: «Да здравствует Надир-шах! Да здравствует Надир-шах!»

Новый правитель Надир, по утверждению состоящего при нем летописца Мирзы Мехти, «беззаветно любит отчизну… помогает беспомощным, согревает заботой обездоленных и сирот». Проводит реформы, готовит далеко идущие преобразования. Намеревается «урезать права и привилегии духовенства… После этого закона каждый ленивец не будет стремиться стать моллой… Государство, в котором власть моллы слишком велика, не может развиваться. Потому что моллы всегда стараются держать народ в темноте…

Надо лишить духовенство права составлять светские законы и указы по делам государства… Я проучу этих злодеев и тунеядцев!» Как бы в подтверждение Надир велит обезглавить старейшину молл — ахунда Алекпера. Тот отверг его планы примирить мусульман-шиитов и мусульман-суннитов, приверженцев двух толков в исламе.

Моллы жестоко отомстят шаху Надиру. На охоте неизвестные стреляют в шаха. Расчетливо. Так, чтобы слегка ранить в руку. Визири, зная болезненную подозрительность Надира, его необузданные вспышки гнева, лишь намекают:

«Великий шах! Наследный принц должен лучше других знать об этом.

Надир-шах: По твоим словам, выходит — это заговор моего сына?

Мухаммед-хан: Да, мой повелитель!» Большего не нужно. Надир в припадке ярости требует, чтобы его единственному сыну, двадцатилетнему Рзагулу немедленно выкололи глаза. Мать юноши тщетно валяется в ногах, умоляет на два часа отложить наказание.

Рзагулу ослеплен. Тут же доброжелатели охотно доставляют Надиру доказательства полной невиновности сына. «Кровавыми слезами я должен обливаться… От стона и вопля моего земля и небо должны содрогнуться… Я должен перенести муки ада…» Теперь дни и ночи Надир-шах молит аллаха, дабы ниспослал ему смерть, как великую милость.