Я - Златан

«Остынь, мам, это просто снюс».

«Такое же дерьмо», — ответила она.

Те годы были действительно накладывали на неё отпечаток, мы должны были вести себя лучше. Но мы не знали как. Нам знакома была только хамоватая манера. Сводная сестра вскоре съехала вместе со своей наркотой, и пошла в центр реабилитации. Но она всё время скатывалась в то же дерьмо, и в конце концов мама перестала с ней общаться. Или наоборот. Деталей я не знаю. В любом случае, это было жёстко, но у нас в семье так заведено. Мы держим обиды в себе, чтобы потом драматично заявить: «Я не желаю тебя больше видеть!» или что-то в этом роде.

Так или иначе, я помню, как однажды я был у сестры в квартирке, навещал её. Она снова была с наркотиками. Вроде бы это был мой день рождения. Ну, я так думаю. Я купил ей какие-то подарки, она была очень любезна. Но когда я направился в ванную, она запаниковала и остановила меня. «Нет, нет», — она вопила, забежала туда, и начала что-то переставлять. Я знал, что что-то было не так. Это походило на тайну. Подобное уже случалось. Как я уже говорил, они держали это в секрете от меня. Но у меня были свои вещи, велосипед, футбол, мечты о Брюсе Ли и Мохаммеде Али. Я хотел стать таким, как они.

В Югославии у папы был старший брат Сабахудин, которого усыновили сразу после него. Его называли Сапко, моего старшего брата в честь него назвали. Сабахудин был боксером, редким талантом. Он выступал на соревнованиях за клуб БК Раднички в городе Крагуевац, потом стал чемпионом клуба и сборной. Но в 1967 году, будучи 23-хлетним парнем, к тому же, молодоженом, Сабахудин решил поплавать в реке Неретва, а там было сильное течение и все такое. Короче, у него что-то случилось с сердцем или легкими. Он наглотался воды и утонул. Представьте, какой трагедией это стало для всей семьи. Папа вообще ударился в фанатизм: он начал пересматривать все поединки, причем не только с участием Сабахудина, но и Али, Формана, Тайсона, да еще и фильмы с Брюсом Ли и Джеки Чаном на старых кассетах.

Это-то мы и смотрели, собираясь у телевизора. Шведское телевидение было отстойным, его для нас не существовало. Мы жили в совершенно другом мире. Мне было 20, когда я впервые посмотрел шведский фильм, и тогда я понятия не имел о шведских героях или спортсменах, как Ингемар Стенмарк или ком-то подобном. Но Али я-то уж знал! Вот это легенда! Он всегда гнул свою линию, невзирая на общественное мнение. Он никогда не просил прощения: это я тоже навсегда усвоил. Ох, как же крут этот чувак! Он делал свое дело. Таким должен быть каждый. Я тоже пробовал все эти штучки, типа «я самый крутой». В Русенгорде крутая репутация была необходима, а то можно было вляпаться по уши, получить кликуху, например, самым ужасным было прозвище «ссыкло», от него уже не отвяжешься.

Хотя тут никто ни с кем особо и не ссорился. Не плюй в колодец, как говорится. К тому же, Русенгорд был один против всех. Я тоже бегал, пялился и орал на расистов, устроивших демонстрацию 30-го ноября, а однажды на фестивале в Мальмё я видел кучу парней из Русенгорда, штук 200, и все они преследовали какого-то пацана. Признаться, выглядело это как-то не очень справедливо. Но так как это были парни из моего района, я побежал с ними, не думаю, что тот пацан был этому особо рад. Вместе мы выглядели дикими и дерзкими. Но быть крутым — это не всегда легко.

Когда я с отцом жил около школы Стенкула, я часто допоздна задерживался у мамы, так что в итоге мне приходилось возвращаться домой в полной темноте, проходя через бетонный туннель, лежащий по диагонали к мосту Аннелунд, пересекающий улицу Амираль. Однажды, несколько лет назад, в этом месте отца обчистили и так избили, что в итоге в больницу его доставили с пробитыми легкими. Я часто думал об этом, хотя не очень-то и хотелось. Чем сильнее я пытался подавить в себе это воспоминание, тем яростней оно всплывало в моей голове. В этом квартале сейчас построили эстакаду и проложили рельсы. Еще там есть мерзкий переулок с чахлыми кустами и парой фонарных столбов: один перед туннелем, второй — после. И все равно там всегда жутко и темно. Поэтому столбы стали моими маяками. В темном промежутке я мчался сломя голову, с бешено колотящимся сердцем, и все это время я знал: «Само собой, там меня поджидают какие-нибудь мерзавцы, типа тех, которые избили отца». Все время я думал об одном: если я максимально быстро пробегу через туннель, всё будет в порядке, и я целым доберусь до дома. Да уж, в такие моменты я определенно не был похож на Мохаммеда Али.

В другой раз отец брал меня и Санелу поплавать в Арлэв, а после я остался там у друга. Когда я пошел домой, начался дождь. Лило как из ведра, я гнал на велике изо всех сил, и домой вернулся промокшим до нитки. Тогда мы жили на Зенит-Стрит, чуть дальше от Русенгорда, я очень устал. Я весь дрожал, и живот болел. Было так больно. Я едва мог двигаться, и лежал в кровати, свернувшись калачиком. Меня стошнило. Начались судороги. Я нервничал.

«Я научился не жалеть себя». Я — Златан. Часть пятая

Папа уверенно вошел, он был самим собой: много пил, а холодильник был пуст. Но когда случается что-то с тем, что он любит, такого, как он, не сыскать. Он вызвал такси, поднял меня в том единственном положении, в котором я мог тогда находиться(я был на креветку немного похож), и отнёс к машине. Тогда я был лёгок как пёрышко. Папа был большим и сильным и реально сумасшедшим, он кричал на таксистку как лев: «Это мой мальчик! Он для меня всё! Забудьте про все правила, если нужно я заплачу штрафы, полицейских тоже оставьте мне», и женщина сделала всё, как он просил. Она мчалась быстрее пули, и мы добрались до детского корпуса больницы в Мальмё. Ситуация, как мне сказали, была критическая. У меня спина стреляла, а папа что-то слышал о людях, у которых это происходит, поэтому вроде начал ругаться. Он готов был поставить весь город на уши, если бы что-то пошло не так.

Но он вроде успокоился, я лежал на животе, а в позвоночнике стреляло. У меня диагностировали менингит, медсестра опустила жалюзи и погасила свет. Вокруг меня было темно, мне дали какие-то лекарства, а папа смотрел на меня. В пять утра следующего дня, я открыл глаза, и боль ушла. До сих пор не могу понять, отчего всё это было. Может, я плохо за собой следил.

Питался я точно плохо. Я тогда был физически слабым. Но я был силён в другом. Я забыл об этом и вместо того, чтобы сидеть дома, я отправился искать приключений. Я всё время бегал. Внутри меня как будто пламя было, и, так же, как мой папа, я всё делал зря. Это были непростые годы, я сейчас это осознал. Мой отец иногда съезжал с катушек, он кричал: «Вы должны быть дома в то или иное время! Вы даже этого, чёрт побери, сделать не можете!».

Если вы существовали в мире отца, попав в беду, вы должны были быть мужчиной, уметь постоять за себя. Отговорки типа «У меня болит живот», «Сегодня мне грустно» не прокатывали.

Я научился всегда двигаться вперёд, стиснув зубы. Я научился не жалеть себя. Когда мы купили мне в Икее новую кровать, у отца не осталось денег на транспорт. Там нужно было ещё пятьсот крон, или что-то вроде того. Ну, и что мы могли поделать? Всё просто. Папка взвалил кровать себе на спину и потащил её, миля за милей. Реально сумасшедший. А я тащился сзади со спинками от этой кровати. Они были чрезвычайно лёгкими, я старался не отставать от отца: «Пап, остановись, успокойся, пап!». Но он продолжал идти. Он был такой, знаете, мачо. Иногда заявлялся на родительские собрания как настоящий ковбой. Его, конечно, сразу замечали. Всем было интересно, кто же это. Его уважали. Учителя даже передумывали жаловаться на меня. Они понимали: с этим парнем шутки плохи.

Меня спрашивали: чем бы я занимался, если бы не стал футболистом? Понятия не имею. Возможно, я бы стал преступником. Тогда уровень преступности был высок. Не в том смысле, что мы только и делали, что воровали. Но кое в каком дерьме я был замешан, не только велосипеды угонял. В магазинах я тоже подворовывал, за что частенько огребал. Но я всегда воровал по нужде, и мне крупно повезло, что отец об этом так никогда и не узнал. Он хоть и пил, но всё равно был порядочным. Вы должны делать правильные вещи. Не воруйте. Это будет только тянуть вас вниз.