Гоголь

С гордостью явился Никоша на первый урок. Учитель закона божьего протоиерей отец Георгий в лиловой шелковой рясе и с большим нагрудным крестом скучно и долго объяснял из катехизиса заповеди данного богом Моисею. Никоша никак не мог понять заповеди: «Не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего». Зачем желать жены ближнего? И при чем тут скот? Как-то он спросил об этом батюшку, но тот рассердился и поставил в журнале длинную и толстую единицу.

Не лучше обстояло дело и с уроками русского языка. Анастасий Анастасьевич Савинский проходил «российскую грамматику» по учебнику и читал мальчикам из книги «О должностях человека и гражданина». Книга эта написана была скучным, тяжелым языком, и мальчики, ничего в ней не понимая, начинали шалить и возиться. Савинский же оказался большим любителем тишины и хорошего поведения и терпеть не мог бойких и беспокойных мальчиков. Поэтому он выходил из себя и ставил виновных и невиновных перед собой на колени, так что половина класса стояла на коленях, а другая пускала стрелки, играла в перышки, ожидая своей очереди.

Особенный трепет внушал ученикам учитель латинского языка, один кашель которого при его появлении в сенях уже приводил в ужас весь класс. На кафедре у него всегда лежали два пучка розог. Виновный в незнании склонения или спряжения, заикаясь, бормотал: «panis, panem, panis… [17]» — и в то же время спускал штаны, чтобы подвергнуться неминуемому возмездию.

Учение шло поэтому не блестяще, и хотя в разделе школьной ведомости в графе «Поведение» писалось про Николая Гоголя-Яновского, «порядочен», однако в других графах оценки были весьма умеренными. После года обучения в поветовом училище Никоша сообщал родителям, стремясь как можно меньше их огорчить:

«Дражайшие родители Папинька и Маминька!

Я весьма рад, что узнал о благополучном здравии вашем. Я поставил для себя первым долгом и первым удовольствием молить бога о сохранении бесценного для меня здравия вашего. Вакации быстро приближаются. Я не успел еще окончить всего, следовательно нужно заняться вакациями, чтобы поспеть с честью во второй класс. Учитель математики мне необходим.

Если будете в Полтаву сами скоро, то я уверен, что все устроите для моей пользы.

Целую бесценные ручки ваши, имею честь быть с сыновным моим к вам высокопочитанием ваш послушный сын

Николай Гоголь-Яновский»

Гоголю не суждено было перейти во второй класс. Умер Иван. Болел он недолго. Лежал красный, опухший, с трудом выговаривая слова. Никошу не пускали к нему в комнату. Приходили доктора, они долго осматривали больного, прописывали какие-то микстуры и быстро уходили, получив вознаграждение за визит. Приехал расстроенный Василий Афанасьевич. Но ничего не помогало. Огненный жар не спадал, и Иван умер. Никоша увидел его уже в гробу: похудевшего, желтого, как из воска, со сложенными на груди беспомощными руками и спокойным, как бы задумавшимся лицом. Он вскрикнул от тоски и ужаса и упал на пол. Как похоронили Ивана, он не помнил, придя в себя лишь в Васильевке, когда мать гладила его волосы и лицо своими нежными пальцами.

Перед глазами Никоши все время стояло лицо мертвого Вани. Никоша не захотел возвращаться в Полтаву и остался дома.

Так кончилось детство. Начиналась юность.

Глава вторая

ГИМНАЗИЯ ВЫСШИХ НАУК

«ТАИНСТВЕННЫЙ КАРЛА»

Осенью 1820 года в Нежине состоялось открытие Гимназии высших наук, основанной на средства покойного екатерининского вельможи канцлера князя А. А. Безбородко. Гимназии были присвоены права высших учебных заведений и установлен девятилетний срок обучения, разделенный на три разряда, или трехлетия. Слушатели последнего трехлетия изучали «высшие науки» в объеме университетского курса и считались студентами.

В уставе гимназии были точно переименованы предметы, которые надлежало изучать: 1-е. Закон божий; 2-е. Языки и словесности: российская, латинская, греческая, немецкая и французская; 3-е. География и история; 4-е. Науки физико-математические; 5-е. Политические; 6-е. Военные и сверх того танцы, рисование и черчение. Особые права и преимущества заключались в разрешении изучать политико-юридические науки и естественное право.

Вести о новом учебном заведении скоро дошли и до Васильевки. Сосед, помещик Щербак, съездил в Нежин и сразу же отдал своего сына в новую гимназию. Он сообщил Василию Афанасьевичу, что учат там хорошо, что среди пансионеров дети известных фамилий. «Благотворитель» Трощинский обещал похлопотать, чтобы Никошу приняли бесплатно пансионером, и Василий Афанасьевич решился последовать советам соседа.

4 августа 1821 года все та же желтая колымага доставила в Нежин Николая Гоголя-Яновского, принятого во второй класс Гимназии высших наук.

На первых порах Нежин неласково встретил Никошу.

Первоначально Гоголь был зачислен в «своекоштные» ученики, а не в пансионеры, и помещен на квартире у надзирателя Зельднера, высокого, сухопарого немца. Этот педагог держал пансион для гимназистов, прибывших из других мест, и обязался перед Василием Афанасьевичем рачительно следить за здоровьем и нравственностью своего воспитанника.

В доме Зельднера господствовала немецкая аккуратность, сочетавшаяся со скаредностью. Обед подавался так, что лишь при очень точном распределении порций его хватало на всех сидевших за столом. Хлеб и масло нарезались тоненькими ломтиками, сахар выдавался по счету. Для привыкшего к деревенскому изобилию и приволью Никоши это было стеснительно и неприятно.

Особенно допекал Зельднер зубрением уроков и перепиской. В переписке он видел главный ключ к знанию и, проверяя школьные тетради, произносил многословные поучения. Никоша с первых же дней возненавидел своего наставника.

Тоска по дому, одиночество усиливались насмешками товарищей, с которыми никак не сходился деревенский дичок. Они его прозвали «пигалицей», находя в его тонкой, нахохлившейся фигуре сходство с птицей. Все это удручало мальчика, тяжело переносившего разлуку с родными. А Зельднер заставлял его под диктовку писать бодрые письма родителям и сам извещал их о неизменном благополучии своего воспитанника.

Тайком от ментора Никоша послал письмо отцу, жалуясь на свою печальную участь. Узнав об этом, Зельднер написал в Васильевку опровержение. «Сын ваш очень не рассудный мальчик во всех делах, — сообщал разгневанный наставник, — и он часто во зло употребляет ваше отеческой любов. От того я вам только один пример здесь скажу. За две недели он должен быль наказан быть за незнание урок и за то я приказал ему не дать чаю после обеда. Другое утро я принудил его писать к вам письмо. Я вдруг вижу, что он вам писаль следующие слова: «Почтеннейший папинька! Спешите приехать, чтобы вы видели, в каком печали сын ваш и какой участь он имеет». Видевши эти строки, я ему выговор зделал и не позволил, что он такой письмо отправил. Я уверен, что сие известие вам очень неприятно, потому вы отец и имеете только одного сына, но будьте спокойны и уверены, что мы все будем стараться ему отвикать худые привычки и научить ему самый лучший нрав». Заверяя в своем полнейшем почтении, Зельднер замечал, что «без маленькие благородние наказание не воспитывается ни один молодой человек».