Готфрид Келлер

В первую пору своего увлечения Фейербахом Келлер надеялся, что новое мировоззрение само по себе вызовет в нем моральный сдвиг; он думал, что материализм сам по себе позволяет человеку достигнуть большей моральной высоты. Но очень скоро он понял, что изменение одной лишь идеологии не может изменить сущность человека, что для этого необходимо изменить бытие, самое жизнь. Это ослабило боевой характер его фейербахианства; но зато Келлер уберег себя и от тех «идеологических» преувеличений, которыми отмечены атеистические взгляды большинства интеллигентов второй половины XIX века. Так, например, Нильс Лин (в романе Якобсена) ведет героическую борьбу за атеизм; однако же Нильс Лин уверен, что мир вместе с богом лишился и поэзии, и в его борьбе за атеизм преобладает самоотречение. Для Келлера же, напротив, фейербахианское мировоззрение было связано с пробуждением имманентной поэзии бытия, и в этом тоже ясно сказалось влияние швейцарской демократии на его мировоззрение и творчество.

Изначальная связь материализма Фейербаха с демократической революцией выражается, прежде всего, в том, что уничтожение божественного начала одновременно содержит в себе у Фейербаха требование настоящего, земного и полного, всестороннего развития человеческой личности. В реакционной Германия невыполнимость этого требования обнаружилась очень скоро. Но и во всяком развитом капиталистическом обществе имманентная поэзия бытия и возможность осуществить идеал свободно развитого человека неизбежно исчезают. Трагическая внутренняя борьба, переживаемая Якобсеном, — это для писателя еще значительно лучший выход, чем плоское безразличие — немецких механических материалистов.

Но для полупатриархальной швейцарской демократии — особенно в том понимании, какое выработал Келлер в зрелые годы, — принцип свободного развития человека еще представлял собой основу и частной и общественной жизни. Поэтому Келлер мог отразить в своем творчестве то демократическое жизнеутверждение, ту окрыленность надеждой, которые так увлекают в ранних философских произведениях Фейербаха.

Келлер — поэт реального, чувственного мира. Но в его поэзии нет склочной «фактичности» Келлер сам дает в «Зеленом Генрихе» очень яркое описание того, что он называет поэтическим:

«…Один и тот же закон делает отдельные явления поэтическими, то есть заслуживающими того, чтобы отображено было их существование; но о некоторых вещах, которые я до сих пор называл поэтическими, я теперь узнал, что непонятное и невозможное, запутанное и преувеличенное не поэтично. Как в движении должны царить покой и тишина, так и среди блеска и богатства образов должна царить правдивость; без нее не может быть создано нечто поэтическое или, что то же, — нечто живое и разумное…

…художники отличаются от других людей только тем, что сразу схватывают сущность явлений и умеют изобразить ее во всей полноте; остальные же люди узнают это изображение и удивляются ему…»

Ясность и полнота изображения основных моментов жизни — главный принцип реализма Келлера. Он считал Иеремию Готгельфа большим писателем потому, что тот всегда исчерпывает до дна свой материал, выбирает тему, имеющую общечеловеческое значение, и раскрывает содержащиеся в ней возможности.

По мнению Келлера, литература не должна заинтересовывать читателя надуманной, субъективной интригой; ее сила — в ясном отражении существенных лимитов жизни. Из Берлина, где Келлер теоретически и практически изучал драму, готовясь к карьере драматурга, он писал одному из своих друзей:

«….я возвел в принцип величайшую простоту и ясность; никакой интриги и осложнений, никаких случайностей и т. д., — только прямое взаимодействие человеческих страстей и внутренне необходимые конфликты; при этом нужно, чтобы зритель как можно полнее представлял себе и предвидел, что и как произойдет, потому что только в этом заключается для него настоящее и высокое наслаждение».

Келлер особенно ценил в Готгельфе то, что этот писатель не создавал бесхарактерных персонажей; при этом он, конечно, вовсе не хотел сказать, будто писатель должен изображать только простых и цельных людей. Дело не в этом. Келлер ненавидел современную психологическую прозу с ее расплывчатыми, морально неопределенными персонажами. Он презирал немецкий псевдореализм своего времени, удовлетворяющийся поверхностным изображением человеческой психики, не испытывающий сущности людей посредством поступков, в которых обнаруживается самая суть человека. Вот почему Келлер так глубоко преклонялся перед Шекспиром.

В новелле «Pankraz der Schmoller» швейцарский мещанин, эмигрировавший в Индию и ставший там солдатом английской армии, читает Шекспира и описывает свои впечатления. Это описание полуюмористическое, но вместе с тем оно ясно рисует взгляды Келлера.

«Этот соблазнитель, этот лжепророк заставил-таки меня попасть впросак. Он рисует мир со всех сторон, очень цельно и правдиво, таким, каков он есть, — но только таким, каким он бывает в цельных людях, которые и в хорошем, и в дурном исполняют ремесло, предназначенное им жизнью, осуществляют свои склонности вполне и весьма характерно, и при этом прозрачны, как кристалл чистейшей воды, каждый в своем роде. Выходит так: скверные писаки, понимая и рисуя мир посредственности и бесцветной половинчатости, тем самым сбивают с толку слабые головы, наполняя их тысячью ничтожных заблуждений; а этот берет мир цельный и в своем роде завершенный, то есть такой, каким он должен, быть, и тем самым сбивает с толку умные головы, которые рассчитывают увидеть и найти в мире эту настоящую жизнь. Есть она на свете, да только не там, где мы находимся, и не в то время, когда мы живем! Есть еще немало на свете отчаянных, дурных женщин, но они не бродят по ночам, как прекрасная Леди Макбет, не потирают так страшно свои маленькие руки. Отравительницы, с которыми мы сталкиваемся, только дерзки и вероломны и пишут еще свои воспоминания да открывают торговлю старьем, когда отсидят свой срок… Вот — кровавый человек без демонического и в то же время столь человеческого мужества Макбета, а там — Ричард Третий без его остроумия и красноречия… Наши Шейлоки рады бы вырезать у нас кусочек мяса, но никогда не рискнут наличностью для достижения этой цели, и наши венецианские купцы подвергаются опасности не из-за веселого друга, у которого нет ни гроша за душой, а из-за самых простых мошенничеств с акциями; при этом они и не думают держать такие прекрасные меланхолические речи, а имеют самый дурацкий вид. Но в сущности, как мы говорили, все такие люди есть на свете, только они не собираются так мило все вместе, как в этих стихах, никогда цельный негодяй не сталкивается с цельным порядочным человеком, а полный дурак — с безусловным умным весельчаком, так что дело не доходит ни до настоящей трагедии, ни до хорошей комедии».

Реализм для Келлера — это исчерпывающая полнота жизни, ее внутреннее движение, развернувшееся во всю ширь до трагического или комического завершения. В своих народно-демократических принципах он находил верный масштаб дли правдивого и ложного, высокого и низкого в человеке. Эпически полное развитие действия и характеров влечет за собой в его произведениях разоблачение всего пустого, фальшивого и утверждает все ценные человеческие свойства. Он изображал настоящую жизнь, свободно развивающую свою чистую внутреннюю диалектику.

Келлер учился у Шекспира глубокому пониманию той роли, которая принадлежит случаю в жизни и литературе. Келлер-писатель использует случай как исходный момент и затем преодолевает его чисто случайный характер путем исчерпывающей поэтической характеристики людей; в результате, случайное становится поводом, позволяющим раскрыть сущность человека.

Келлер — ученик Шекспира и в том, что с беспощадной правдой вскрывает в людях все доброе и злое, все смешное и трагическое.

У Конрада Фердинанда Мейера, современника Келлера, была любовь к изображению ужасных или грубых сцен; Келлер чувствовал глубокую антипатию к такой грубости. Он хотел объективно изобразить, как победоносно шагает жизнь через головы трагически запутавшихся или комически самоуверенных индивидов. И основа этого жизнепонимания — принцип примитивной демократии, по-шекспировски идеализированной в гуманистическом духе: жизнь состоит из существенных и ярких явлений, из великих сил, сталкивающихся между собой.