Рассказы о старшем лесничем

Сеется дождик на мелкий соснячок да березнячок, на обширное кочковатое болото, которое нужно осушить. Великое дело — осушение, сколько доброй земли тогда высвободится. Сеется дождик, низкое небо вот-вот сядет на самое болото.

— Здорово, Михаил Александрович!

Александров высунулся из кабинки:

— Это хорошо, Анатолий Анатольевич, что вы пришли, а то меня сомнение берет.

— Какое же сомнение тебя берет?

Сомнение у Александрова было следующее: экскаватор после окончания работы он ставил на лежаки. Утром приходил, а экскаватор успевал за ночь погрузиться в воду по самую кабину… Часа три провозится Александров, пока выведет машину из погружения. Копает, а дна не видит, потому что болото здесь такое, что только вода журчит под гусеницами да под ковшом. Единственный выход — вести работу по направлению стрелы и ковша.

Проработает день, поставит машину на лежаки и оглядит содеянное: везде ровными валками лежит выбранная земля. Все в порядке. Удовлетворение Александрова не в том, что норма перевыполнена, а в том, что сработал он хорошо. Придет домой, переделает домашнюю и всякую иную работу, ляжет спать, наутро снова на болото, к своему экскаватору, а глубокой канавы, а ровных валков из выбранной вчера земли — ничего этого уже нет. Земля осела, все выглядит округло. Не канава, а пустячная ложбинка.

— Так какое же у тебя сомнение, Михаил Александрович?

— А такое… Вот вы пришли и смотрите мою работу… Что это за работа? — спросите. — Разве так можно работать? Ведь ты поставлен канавы рыть, а разве это канава?

— Ты напрасно беспокоишься. Я человек все-таки понимающий… Как твое мнение? Наверное, я так не скажу.

— Вы-то, Анатолий Анатольевич, может быть, и не скажете, а вам скажут: какого работника ты держишь!

— Не беспокойся, уж как-нибудь отчитаюсь. А тебе дам совет: поставил тебя лесничий на участок… канавы ты прокапываешь, а профиля не даешь. Не бейся сейчас над профилем, продолжай работу, твоя сегодняшняя канава сделает свое дело, вернешься сюда через год и все закончишь.

Осмотрел участок и пошел дальше. Анатолий Анатольевич и болото любит. На болоте тоже огромная жизнь. Каждая сфагновая кочка — целый мир. А ягоды?.. Особенно клюква… замечательная ягода, северный виноград. Ведь она годами может храниться дома в ведре с водой… Лоси любят болото, многие птицы любят болото… Все хорошо в лесу, и болото хорошо. Но хоть оно и хорошо, лучше не иметь его.

За болотом началась песчаная гривка, и из этой песчаной гривки уходили в небо великолепные сосны. Стремясь к свету, они сбрасывали нижние ветви, оставаясь только с серовато-зелеными пушистыми макушками.

На корнях огромной сосны сидел Лукьянов, помощник местного лесничего.

— Погода-то, Лукьянов, не очень радует.

— Погода от господа бога, следовательно, всегда хорошая.

— Не скажи, как раз погода — область, где господь бог не достиг математической точности и продолжает экспериментировать, и здесь человеку придется ему подсобить… Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.

— Вы, Анатолий Анатольевич, одеты очень легкомысленно: дождь, а вы в одной курточке…

Анатолий Анатольевич посмотрел на тяжелый намокший брезентовый плащ Лукьянова.

— Видишь ли, товарищ Лукьянов, в лесу от дождя все равно никуда не денешься, это мы с тобой знаем хорошо. Вот выхожу я утром на крыльцо, смотрю… на целый день зарядил миленький! Брать плащ? Через полчаса он встанет колом и весить будет тонну. Хватит куртки, ведь в лесу я все время в движении, не продрогну. А как приду вечером на кордон или домой, — все с себя долой, обсушусь, стакан горячего чаю и на печь. На печь обязательно.

— И не кашляете?

— Никогда за всю жизнь, Лукьянов, не было случая, чтоб я простудился в лесу. Ну что ж, пошли, посмотрим наши делянки.

— Можно и пойти, только вы сами сказали, что погода не радует.

— Да уж как-нибудь, Лукьянов, да уж как-нибудь…

Суходольная гривка тянулась с километр. Сквозь перелесок в стороне что-то свежо желтеет. Анатолий Анатольевич свернул туда. Штабеля! Что за штабеля? Откуда? Здесь не должно быть никаких штабелей.

— Лукьянов, кто же это заготовляет?

— Анатолий Анатольевич, так церковь же!

В прошлом месяце лесхоз получил распоряжение отпустить шестьдесят кубометров деловой древесины церкви, что на Сиверской, на Красной улице: епархия намерена строить жилой дом для священнослужителей. Анатолий Анатольевич вместе с Лукьяновым выбрал для церковников делянку.

— Какая церковь? — удивился он сейчас. — Разве мы эту делянку отвели для церкви?

Лукьянов побагровел и отвел глаза в сторону.

— Та-ак, — протянул Анатолий Анатольевич. — Понятно. Это ты им устроил. Неужели за пол-литра? Все не можешь себя преодолеть?

Лукьянов сказал глухо:

— За пол-литра… не устоял. Простите.

Анатолий Анатольевич долго молчал, ссутулясь и опираясь на палку. К палке подбежали два больших муравья, ознакомились и бросились в стороны…

— Я‑то, может быть, и простил бы, — сказал старший лесничий, — да лес не простит. Вот он лежит в штабелях, а ему еще расти да расти… Ты надеялся, что я сюда не загляну. А разве ты меньше моего должен беречь лес?

Лукьянов молчал. Они стояли перед золотистыми штабелями молодой сосны.

— Подавай заявление, проси освободить тебя «по собственному желанию». Если не подашь, возбуждаю против тебя дело.

— Вот вы так всегда, Анатолий Анатольевич, — заговорил Лукьянов, — насмотрелся я уже на вашу работу, никогда вы не войдете в положение… Вы знаете, что у меня дети…

Анатолий Анатольевич, вынимавший из портсигара папиросу, положил ее обратно:

— А ты, Лукьянов, когда за пол-литра делал преступление, думал о своих детях? Не могу я входить в то положение, которое ты создал своей приверженностью к водке.

Книзе шел по едва намеченной тропе. Лукьянов на пять шагов сзади. Когда перешли распадочек, в котором лежали два огромных серых валуна, Лукьянов сказал:

— Вы добьетесь до худого своим бессердечием к людям. Вы каменный.

— Не к людям я каменный, а к безобразиям, что творят люди.

— А вы слышали, что говорят про вас?

— Вот скажешь, так услышу.

— Хотят привести вас к полному окончанию…

Старший лесничий остановился:

— Ты это, что ли, хочешь?

— Вы с шуточками, а я не про шуточки. Меня сейчас обидели, кезевских обидели.

— Это Фролова?

— А хотя бы…

— Ну, знаешь ли, Лукьянов!..

И пошел широким шагом. Дождь усилился.

Все следующие дни, все две недели продолжались дожди, то мелкие, то крупные. И настроение у людей, даже любящих всякую погоду, было пасмурное.

В один из этих пасмурных дней уборщица Феня прикрыла дверь в кабинет, куда Анатолий Анатольевич только что вошел, и сказала шепотом:

— Анатолий Анатольевич, не показывайтесь вы, ради бога, в Кезево по вечерам…

— А что такое?

— Добрые люди просили: скажи ты ему, чтоб вечером не показывался в Кезеве…

— Фролов, что ли?

— Говорят про Фролова.

— И ты о том же, кукушечка!

Но от разговора все-таки остался неприятный осадок. Память подсказывала схожие случаи: на Дальнем Востоке, в одном из заповедников, браконьеры убили директора, в другом — обходчика. На Волге… убить самого рыболовного инспектора не удалось, так убили двух членов его семьи. Жажда обогащения мутит разум у иных людей.

Но не потворствовать же им!

«Но не потворствовать же им», — повторил он эту фразу лесничему Жеймо, когда они сидели на берегу Орлинского озера, разговаривая о своих лесных делах и о характерах людей, с которыми приходится встречаться. В Орлинском лесничестве как раз производились рубки, и лесничий подчас тоже выдерживал натиск недобрых человеческих желаний.

В конце месяца случилось Книзе возвращаться поздним, часов в одиннадцать, вечером с Дивенской. Целый день не ел, не пил, устал страшно. Мучила жажда… А нет ли в Кезеве какого-нибудь незакрытого ларька?!

Идет по кезевской улице, но все ларьки уже закрыты… Впрочем, в одном сквозь щели свет!