Моя жизнь с Чаплином

М-р Чаплин показал на стул рядом с туалетным столиком и пригласил меня присесть. С легкой улыбкой он достал мой портрет без рамки, который сделал художник и спросил:

— Ну, как он тебе нравится?

Сходство было чересчур лестное для меня, но в моих глазах была задумчивая печаль, которой я в себе не наблюдала. Слегка покраснев, я ответила:

— Очень красиво, но здесь я в сто раз лучше, чем в жизни.

— Ерунда, ерунда, — возразил он, взяв картину опять и внимательно изучая ее. — Лучше ты здесь или нет не имеет никакого значения. Берт не мог порадовать меня больше Я хотел, чтобы он схватил образ в картине «Возраст невинности» и ему удалось это. Но он сделал больше — он передал особое, нечто неизъяснимое в твоих глазах.

— Неизъяснимое? — переспросила я. Я понятия не имела, что означает это слово.

Утвердительно кивнув, он протянул картину Коно, слуге. «Я наблюдал за тобой, дорогая, когда ты не видела. Меня так и тянет смотреть в твои глаза. Они такие молодые, но все же — как бы это сказать? Возможно, зрелые. Нет, не то. — Он улыбнулся. — Они делают тебя очень таинственной». Он повязал накидку вокруг шеи, чтобы делать грим, и повернулся к зеркалу.

Мне говорили и родные, и другие люди, что у меня прелестные глаза, но никто не называл их таинственными. Мне было страшно до смерти уже оттого, что я нахожусь в одной комнате с этим великим человеком. А то, что он назвал меня таинственной, пугало меня еще больше.

— Твое имя Лиллита… Романские корни, конечно. Это было утверждение, не вопрос.

— Да, где-то наполовину, — сказала я. — Испанские. А еще английские, ирландские и валлийские.

Некоторые дети шутили над моим именем и называли меня «Спик-Мик» [1], что ужасно расстраивало и раздражало меня.

«Всего двенадцать лет! Поразительно!» — он изумлялся так, словно никому до меня не было двенадцати лет. Он накладывал розовый тон на лицо, пока слуга молчаливо и уверенно помогал ему. На минуту повисла неловкая тишина, пока м-р Чаплин смотрел на свое отражение в зеркале, подводя глаза черным карандашом и подкрашивая ресницы тушью. «Дорогая, а ты не думала стать киноактрисой? Наверняка, думала, уверен, все дети мечтают об этом. Но я имею в виду, думала ли ты об этом серьезно?»

Я наблюдала, как он методично накладывает пудру поверх грима, подкрашивает бачки, и думала, можно ли признаться, что на самом деле я вовсе не думала о съемках в кино, как о карьере. Всякая другая девочка моего возраста отдала бы все на свете, чтобы стать кинозвездой наподобие Мэри Пикфорд — моя лучшая подруга Мерна Кеннеди редко говорила о чем-либо другом — но я никогда не мечтала о славе. Я была очень взволнована, когда Хэл Паркер предложил мне и маме участвовать в массовке в картинах Джеральдин Фаррар и Уоллис Рейд, я была взволнована и теперь, работая у Чарли Чаплина. Эта было интересно, но мысль заниматься этим все время меня не преследовала. Впрочем, отвечая ему, я старалась смягчить это: «Я — ну — я не знаю, смогла бы я быть достаточно хорошей».

Он засмеялся. «Достаточно хорошей?» Он нанес немного клея на верхнюю губу, прилепил чаплинские усы и вскочил так быстро, что я вздрогнула. «Наверное, лучше мне судить об этом», — заявил он и направился к двери, где висел костюм бродяги. Слуга задернул шторку перед ним.

«У меня есть пара идей, — раздался голос м-ра Чаплина из-за занавески. — Я пока еще не вполне все представляю, но что ты думаешь по поводу пробы, чтобы посмотреть, как ты будешь выглядеть на экране?»

А ведь он серьезно, подумала я, никто из нас не проходил никаких проб для уличных сцен с беспризорниками в «Малыше», наше участие было настолько незначительным, что индивидуальные пробы были бы слишком хлопотны и отняли бы слишком много времени. А когда предлагают пройти пробу, это значит уже что-то важное. Наверное, я была совершенно ошарашена, потому что он окликнул меня: «Лиллита? Ты там?»

— Да, — отозвалась я. — Я думаю, надо поговорить с мамой…

В его голосе звучало нетерпение:

— Естественно, она будет участвовать в обсуждении. Но сейчас я не спрашиваю ее мнения. Я спрашиваю твое мнение.

— Звучит очень заманчиво.

В дверь постучали. Когда Коно открыл ее, я обернулась и увидела маму. Она выглядела ужасно озабоченной. Прежде чем Коно смог вставить слово, она вошла, быстро оглядев все вокруг — меня, сидящую возле туалетного столика, невозмутимого слугу подле занавески. Я немедленно встала, поняв, что мама расстроена и почувствовав вину, хотя и не знала, в чем виновата.

— Почему ты не сказала мне, что идешь сюда? — громко призывала меня к ответу мама, не сводя глаз с занавески. На секунду я испугалась, что она подскочит к занавеске и отдернет ее.

Прежде чем я смогла ответить, отреагировал м-р Чаплин:

— В чем дело? Кто там?

Он вышел одетый в наряд Бродяги, за исключением пиджака и башмаков. Он встретил маму, слегка нахмурившись, ожидая объяснения причины ее неожиданного визита. Теперь, когда м-р Чаплин был во всеоружии, Коно невозмутимо удалился в другую часть бунгало.

Хотя еще минуту назад мама выглядела недовольной, ее неодобрительный вид улетучился. Голос и манера стали застенчивыми:

— Извините, м-р Чаплин. Я не хотела так врываться…

— Да? А чего же вы хотели?

Расстроенная, она отступила в мою сторону.

— Я везде искала Лиллиту. Я беспокоилась… Студия такая большая. Потом кто-то сказал мне, что ее видели вместе с вами, и я все-таки ее мать…

Его голос стал ледяным:

— Боюсь, я не понимаю формы, которую приняла ваша обеспокоенность, миссис Макмюррей. У меня нет обыкновения совращать двенадцатилетних девочек.

Извиняясь и бормоча объяснения по поводу того, как матери беспокоятся о своих дочерях, мама еще больше все портила. М-р Чаплин знаком велел слуге подать ему башмаки и пиджак и просто отвернулся от нее, показав, что разговор исчерпан. Он не произвел ни единого звука или жеста — и тем не менее мы с мамой оказались за дверью комнаты, словно никогда там и не были.

Я была уверена: м-р Чаплин никогда не простит мне этого, а я никогда не прощу этого маме.

Глава 3

Жизнь на этом не кончилась. Затаив дыхание, мы ждали Чака Рейснера, или кого-нибудь другого, кто подойдет к нам и скажет, что больше мы не работаем в картине. Но ничего подобного не произошло. Все утро м-р Чаплин холодно поглядывал время от времени на меня и полностью игнорировал маму.

К полудню он подозвал нас кивком головы. Он был сдержанным с мамой, но не жестким.

— Думаю, Лиллита сказала вам, что я хочу сделать пробы с ней.

Мама подтвердила.

Он кивнул.

— Очень хорошо. Во-первых, я хотел бы кое-что объяснить вам. Цель пробы — определить, как она смотрится на экране, как она двигается, как проявляется ее индивидуальность. Я объясняю вам это, потому что существует десяток причин, по которым она может не пройти пробу, и ни в одной из этих причин ее нельзя винить. Я видел прекрасных женщин, которые совершенно нефотогеничны, и я видел очень темпераментных женщин, чье обаяние совершенно терялось на экране. Теперь, когда вы это знаете, вы хотите, чтобы ваша дочь проходила пробу?

За те годы, что я знала этого человека, было несколько случаев, когда он пытался смягчить свою жесткость по отношению к кому-то, кого он не уважал всем сердцем. Нельзя сказать, что он не признавал ошибок, или не исправлял неразумных решений, но он был самым упрямым человеком на свете то ли от природы, то ли в силу воспитания, либо в силу и того, и другого. И если он выносил суждение о другом человеке, его было практически невозможно сдвинуть с его точки зрения, даже когда все факты были против. В тот день, однако, он повел себя не так, как обычно.

— Миссис Макмюррей, — сказал он. — Я был не просто груб этим утром. Я был глуп. Конечно, вы были вправе беспокоиться за вашего ребенка. Вы отвечаете за нее, и это главная ваша забота. Я был неправ. Хочу заверить вас, что теперь понимаю это и искренне извиняюсь.