На далеких рубежах

Было в нем нечто от Тараса Бульбы, и думалось, что полковник Слива должен обязательно походить на легендарного казака. При встрече так и оказалось. Перед Поддубным стоял вылитый Тарас Бульба, таким, по крайней мере, он представлял его себе: коренастый, с длинными усами, с неизменной трубкой в зубах. Казалось, вот выслушает этот Слива-Бульба рапорт и скажет: "Ну, здорово, сынку, почеломкаемся! А может, давай на кулаки?"

И впрямь, полковник, попыхивая трубкой, начал внимательно оглядывать майора, как это делал Тарас Бульба при встрече с сыном Остапом.

-- Неплохо, весьма неплохо, -- пробасил полковник, рассматривая парадный мундир летчика, украшенный орденом, медалями и нагрудными знаками. -- Неплохо. И хорошо, что не прилипли где-нибудь к штабному столу с академическим "ромбом". Подлинным военным станете. Правда, я старый полковой служака, а есть такая поговорка: каждый кулик свое болото хвалит... Но, майор, поверьте, полк -- это высшая инстанция, до которой можно допустить молодого офицера, недавно закончившего академию. Если де офицер попадет в штаб -- конец: прилипнет как муха к бумагам. Может, я ошибаюсь? Что там у вас в академии по поводу этого ученые мужи говорили?

Полковник разгладил свои пышные с проседью усы и приготовился слушать.

-- Есть правительственная установка: молодых специалистов направлять на производство, -- сказал Поддубный. -- Думаю, что эта установка касается и нас, военных специалистов.

-- Весьма мудрая установка! -- воскликнул полковник. -- Ну, присаживайтесь, потолкуем. Разрешаю вам обращаться ко мне по имени и отчеству. Так оно как-то проще будет. Семеном Петровичем звать меня.

Они сели на той же скамейке под инжиром. Прямо перед ними торчала вкопанная в землю труба реактивного двигателя, в которую бросали окурки.

-- Из разбитого самолета, -- указал полковник на трубу. -- Аварийность у нас, Иван Васильевич! Беда, не повезло...

-- Слышал.

-- В штабе армии сказали? -- живо заинтересовался полковник.

-- Нет, об этом я узнал от Гришина и Гречки.

И Поддубный принялся рассказывать о себе.

Полковник слушал внимательно, не перебивая собеседника. Потом сказал:

-- Завидую вам -- вы молоды. А я уже гусь старый и порядком потрепанный. Помню, как на наш аэродром -- это случилось под Минском -набрела ночью окруженная группа фашистов. Подняли мы с командиром БАО (БАО -- батальон аэродромного обслуживания. Авт.) людей по тревоге, и завязался бой. Мне тогда впервые пришлось выступать в роли наземного командира. Бегаю из одного конца аэродрома в другой и не понимаю, что вокруг творится, кто где стреляет. В воздушном бою все ясно, четко и понятно, а здесь -- темный лес. И добегался: ранило в ногу. А все-таки мы успели поднять самолеты в воздух и перебазироваться на другой аэродром.

Рассказывая об этом эпизоде, полковник хохотал, вкусно потягивая свою трубку и пуская сквозь усы ароматный дымок "Золотого руна".

-- А потом все бои да бои. Так до самого Берлина дошли. Не все, конечно... Но я вот выжил... И состарился в полетах.

Постепенно разговор коснулся техника-лейтенанта Гречки.

-- Дайте его мне в экипаж, -- попросил полковника Поддубный. -- Мы с ним старые друзья.

-- Невозможно.

-- На демобилизацию еще не представляли?

-- Шел об этом разговор, но я не дал своего согласия. Считаю, что Гречка способный техник. Дело знает неплохо, человек честный, работящий. -Полковник поднялся. -- Я, к сожалению, должен уехать на аэродром, Иван Васильевич. Если желаете -- прошу со мной. Только надо вам переодеться. Белый китель имеете? Нет? Плохо. Приобретите. А завтра представлю вас всем офицерам полка.

Сели в машину. Полковник дружески похлопал своего нового помощника по плечу:

-- Я покажу вам, Иван Васильевич, свои владения. Мой сосед, командир полка Удальцов, прозвал меня рыцарем пустыни, а туркмены -- усатым полковником. Зайдите в любой аул, спросите, кто такой усатый полковник, и вам назовут меня...

Поддужному, однако, хотелось побольше разузнать про Гришина, и он вернулся к предыдущему разговору.

-- Вот вы, Семен Петрович, говорили -- очень, мол, хорошо, что я не прилип к бумагам. А не кажется ли вам, что у вас здесь кое-кто действительно к ним прилип?

-- Вы имеете в виду начштаба полковника Асинова? Так у него ведь должность такая!

-- Нет, я имею в виду майора Гришина. Странно, но тем не менее факт: записал беседу, которую вел со мною. Это, по его же собственному признанию, для того, чтобы оставить на всякий случай следы на бумаге... а вдруг разобьюсь...

Полковник глухо прокашлялся, молча полез в карман за табаком. Видимо, не хотел вести разговор о Гришине.

"Победа" пронеслась мимо казармы. Двери и окна отворены настежь. Двое солдат выносили во двор кровати, а двое других, вооружившись шомполами, выколачивали из матрацев пыль. Та же картина наблюдалась у офицерских коттеджей. Подушки, ковры, простыни -- все это выбрасывали, выбивали.

-- Въелся нам в печенки этот песок, -- пожаловался полковник, так ничего и не упомянув о Гришине.

Поддубный с любопытством осматривал местность.

За авиационным городком дорого пролегла через глиняную ложбинку, называемую здесь такыром. Ледяное поле не бывает таким ровным и гладким, как такыр. Это делают дожди, выпадающие зимой. Но период дождей проходит, такыр высыхает и каменеет.

Глиняный такыр остался позади. Дорога запетляла между барханами, где после бури уже прошелся бульдозер. То там, то здесь по сторонам торчали наполовину засыпанные песком чахлые кусты саксаула.

-- Никакой топор не берет этот саксаул, -- заметил полковник. -- Не дерево, а железо. Но в то же время достаточно небольшого усилия, чтобы сломать его. Солдаты, заготовляющие топливо для кухни, легко ломают саксаул руками и ногами.

-- Да, картина скучноватая, -- заметил Поддубный.

Командир полка продолжал оживленно:

-- А посмотрели бы вы, Иван Васильевич, что здесь делается в середине апреля! Барханы покрыты зеленым бархатом трав, и куда ни кинь оком -- всюду маки, гелиотропы, тюльпаны. На Украине у нас такого не встретишь... А в травах ползают большие, с фуражку величиной, черепахи, прыгают тушканчики, бродят лисицы...

-- Куда же теперь девалась вся эта живность?

-- Жара разогнала. Уже в конце апреля солнце дотла сжигает всю растительность. Не поддается лишь саксаул, селин да еще немногие растения, -- продолжал полковник. -- А в летний зной температура песка достигает семидесяти градусов. Положишь куриное яйцо -- испечется. Правда, животные приспосабливаются. Одни укрываются от зноя в норах, другие, чтобы не обжечь ног, все время бегают или влезают на кусты и там повисают до вечера, когда спадет зной и песок остывает.

-- Вот как? -- удивился Поддубный. -- Значит, пустыня живет?

-- Живет, Иван Васильевич! Посмотришь на эту жизнь, и не верится, что на Луне нет животных. Организмы приспосабливаются к природе.

Вскоре глазам открылась панорама аэродрома. Здесь тоже шла борьба с последствиями бури. Грохотали тракторы, шаркали бульдозеры, срезая песчаные бугры, старательно уложенные и причесанные ветром. У самолетов, выстроенных на рулежной дорожке, суетились голые по пояс авиационные специалисты. Низенького роста, черный, как муравей, солдат тащил баллон, наполненный сжатым воздухом.

-- Скорее, скорее давай! -- торопил его такой же черный, полуголый солдат, выглядывающий из-под самолета.

К баллону присоединили шланг. Отвернули вентиль и запустили сжаты воздух в фюзеляж, откуда со свистом вылетал песок.

Недалеко от домика, над которым сгибался прут антенны, стояло звено самолетов, направленное носами на взлетно-посадочную полосу. Это дежурное звено. В кабинах под зонтами сидели летчики, ежесекундно готовые подняться в воздух. Взмокли под шлемофонами чубы, прилипают к спинам комбинезоны. А какие усилия надо приложить авиационным специалистам, чтобы поддерживать во время бури боевую готовность самолетов!