Хлеборез

- Нет, товарищи! Строго по норме! - повторил писарь. - Только по норме!

Мы с ним начали накладывать буханки на круглую тарелку весов - гирь хватало на десять килограммов. Пожилой писарь очень умело ставил и снимал эти гири, где надо передвигал показатель граммов.

- Отрежьте полбуханки! - приказывал он мне. - Отрежьте четверть буханки! Сюда подбавьте только краюшку!

Я резал быстро, и даже писарь не догадался, что делал это впервые. Помня слова матери, не поднимал высоко нож, не колол острием в мякоть, а брал в руки буханку, прижимал ее, как когда-то мать, к своей груди и откраивал столько, сколько надо было на довесок.

Писарь все время стоял у весов.

- Еще только полтора килограмма! - наконец скомандовал он мне. - Для штабного довольствия!

- А у меня только вот... - растерянно промолвил я и показал полбуханки.

- Только всего?! - испуганно спросил писарь. - Значит, обвесили вас в пекарне! Я тут не мог ошибиться!

- А может, наши весы?.. Выверялись ли они?..

- Сам выверял, - уверенно промолвил писарь. - Весы правильные! Может, излишне правильные - это другое дело...

- Что же будем делать? - не слишком встревоженно спросил я.

В душе был доволен тем, что всем взводам хватило хлеба. А могла быть и большая недостача.

- Что делать? - переспросил писарь. - Командира роты и политрука обеспечим, а сами проживем без хлеба. Думаю, что завтра вы будете...

Писарь не дал точного определения моей деятельности, но нетрудно было догадаться, что он хотел сказать.

Идя в штабную хату, он приостановился возле двери, снял очки и начал старательно их протирать. Я с полбуханкой хлеба в руках стоял рядом.

- Вы раньше не имели дела с цифрами, с весами?.. С распределением, так сказать?

- Не имел.

- Я это чувствую... Хоть считаю вас человеком образованным и опытным... Не во всем, конечно. Человеку и не под силу знать всё. Особенно в сфере обеспечения. Я двадцать лет проработал в продмаге, а вот видите!.. С первого раза дал маху.

- Почему так? Взвешивалось у нас все точно.

- Потому и не хватило хлеба. - Писарь повел глазами на полбуханку, которую я держал в руке. - А еще же старшинихе надо дать.

- Какой старшинихе? - удивился я.

- Той женщине, у которой Заминалов квартирует. Торчит тут под окном. Не дай ей, так из зубов вырвет!

Я снова посмотрел на оставшийся хлеб, с болью в душе подумал, как его делить на троих. А писарь между тем заметил:

- У вашего предшественника не было недостачи. Ни разу! Зато - излишки были. А это тоже плохо.

"Откуда же излишки? - Это еще больше насторожило меня. - Может, в пекарне он умудрялся получать больше? Но там же долговязый кладовщик тоже своего не упустит".

Противно было обдумывать все это, никогда в жизни не сталкивался я с такими делами, но теперь обстоятельства вынуждали: знал, что завтра снова придется идти пешком за хлебом, снова надо будет делить его по взводам. Тут воинская обязанность, от нее не откажешься. Лежать в окопах, стрелять по врагу, идти в атаку - тоже не было привычным для меня. Однако если надо было, то делал все это. Теперь вот кажется, что легче было бы снова ринуться в атаку, чем разделить эту краюху хлеба, что держу в руке. Вздрагивает моя рука, немеют пальцы, кажется, что полбуханка постепенно тяжелеет и твердеет. Пальцы уже не ощущают мякоти. И я беру хлеб в другую руку. В этот момент ловлю себя на том, что жадно гляжу на хлеб и снова чую его манящий запах: хочется отломить корочку и бросить в рот. И не есть, не жевать, а держать во рту и сосать. Вряд ли есть на свете что-нибудь вкуснее, чем корочка от свежей душистой буханки!

Манит моя рука с хлебом и пожилого писаря. Я это замечаю и боюсь, что он вслух скажет о том, о чем я подумал. И что я ему отвечу? Возможно, что и он завтракал и обедал без хлеба.

Писарь отводит взгляд от хлеба и продолжает рассуждать:

- Оно, понимаете, как?.. Из практики знаю: вот возьми продукт с одних весов и переложи на другие... Может быть разница: в ту или другую сторону. А точного веса не будет. Чаще всего немного перетянет недостача. А если еще транспортировка! Тогда уж и усушка и утруска... При оптовых операциях это определенным образом учитывается. А у нас как? Скажешь бойцу, что его пайка утряслась и потому получает меньше? Что он тебе ответит?.. Значит, не скажешь! А что делать?

- Что? - повторил я.

Писарь замолчал, направился в хату и только уже в сенцах, в полутьме, когда можно было скрыть выражение лица, заговорчески прошептал:

- Надо понемногу недовешивать. Всем по какому-то грамму... Никто не заметит, а баланс сойдется. Поверьте моему опыту.

Мне было неприятно слушать такие советы, но связываться со старым писарем в сенях тоже было неловко, потому я взялся за ручку двери в хату. Писарь придержал мою руку и еще тише добавил:

- Ничего плохого вам не советую... Ваш предшественник делал так. Никто не догадывался, а меня не проведешь!.. Я заметил, что он подкладывал небольшой магнитик под чашу весов. Просчитался немного, погорел на излишках, но можно же...

Я не дослушал писаря и резко открыл дверь в хату.

* * *

На другой день стал собираться в дорогу сразу после раннего завтрака. Намеревался взять ту же группу бойцов, с которой ходил вчера, но старшина не дал. Он все время поглядывал на меня исподлобья, видно, обижен за вчерашнюю бесхлебицу, а его молодица так специально перехватила меня на улице и, растопырив руки, закричала:

- Вы что же, только о своем животе думаете?.. Человек сделал вам добро, а вы его куска хлеба лишили? Я до командира полка дойду!

Перед самым отходом в продпункт я забежал в штабную хату за рюкзаком и увидел, что писари сидят за столом перед чугунком картошки, сваренной в мундире. Дуют на горячие картофелины, перекатывают с руки на руку и едят не очищенной. На мой приход молодой писарь не обратил внимания, будто дверь и не открывалась, а пожилой свесил голову над столом и сделал вид, что очень занят очисткой картофелины и ему теперь не до меня.

- Может, и вы бы горяченькую? - предложила хозяйка, давая пойло теленку.

Молодой писарь поспешно вынул из чугунка три картофелины, положил их рядком возле себя и стал отчаянно дуть на пальцы, а пожилой как-то умышленно поперхнулся, глотая рассыпчатую картошку, и будто не слышал предложения хозяйки.

- Спасибо, - сказал я женщине. - Мне надо идти.

- Не забудьте про наш вчерашний разговор! - напомнил пожилой писарь, когда я уже открыл дверь.

"Не стыдно ему напоминать! Неужели сам он мог бы обвешивать? Вчера мне не верилось в это, а вот теперь, после его перхания от горячей картошки во рту, возникло сомнение. Что это? Проявление нечестности, уже привычной для него, или свойственная практичность человека, который всегда помнит, что своя рубашка ближе к телу? И первое и второе основывается на одном: меньше хлопот и забот. Обеспечить роту хлебом своевременно и в полной норме при теперешних обстоятельствах довольно сложно: надо думать, волноваться да тревожиться. Так зачем все это? Подложил под весы железку и живи спокойно, пока живется... А там война все спишет...

Зачем старшине роты и даже командиру ломать голову, где и как достать транспорт для перевозки хлеба? Потом еще отвечай за него: если это какая-то бракованная автомашина, то надо искать для нее шофера, дрожать за исправность, добывать, где хочешь, горючее и смазку. Если живое тягло - конь или вол, то их же надо кормить, ухаживать. И запрячь надо иметь во что.

А тут - почти никаких хлопот. Людей хватает! Отдал приказ приволочь из леса дров - приволокут! Приказал топать двадцать километров за хлебом потопают! И просто, и ответственности почти никакой!"

Такие мысли тревожили меня и раньше. И не в запасном полку, а на поле боя. Порой силой приказа посылался человек под огонь, хотя можно было обойтись и без этого. Но если обойтись, то надо было бы поволноваться и, возможно, самому приблизиться к опасности.