Хлеборез

- А еще позже нельзя было? Почему не со взводом?

- Я теперь при штабе роты.

- Писарь?

- Нет. Помстаршины. Следил, чтоб все позавтракали, потому сам не подходил.

- Пом-старшина-а! - насмешливо растянул повар. - Сказал бы тут всем, что ты помстаршина, когда люди завтракали без хлеба! Они бы устроили тебе завтрак! У самого хоть есть пайка?

- Нет, - честно признался я.

Повар подозрительно поглядел на мою мадьярскую сумку и добавил:

- Разделил бы с нами, тогда мы поделились бы своей порцией супа, которая пока что плавает на дне котла.

- У меня нет ни крошки, - повторил я. - Сегодня к обеду доставим хлеб.

- Откуда же это?

- Из пекарни.

- Пешком пойдете?

- Пешком.

- Тогда и к ужину не доставите!

Торопясь к штабной хатке, я с тревогой думал, что повар, очевидно, прав. Даже если и десяток километров до пекарни, как сказал старшина, то к обеду трудно будет вернуться с хлебом: неизвестно, сколько еще там придется прождать, пока выпишут буханки да выдадут. Старшина, наверно, приврал - у него имелась такая привычка. Сам он, конечно, не был там ни разу!

Однако надо идти, чтоб там ни было. Хоть маршевым шагом, хоть бегом, а хлеб доставить надо. Каково живется бойцам без хлеба, я знал по себе. Хорошо знал, может, даже лучше, чем те, что сегодня завтракали без хлеба. Им хоть кулеша налили по полной порции, а мне повар нацедил полчерпака.

На улице, возле штабной хаты, уже стояли в шеренге десятка два бойцов с пустыми рюкзаками за плечами. Около них важно пошагивал старшина роты и тонким, гнусавым голосом давал инструкции. Я на минуту заскочил в хату и взял свой рюкзак, чтоб не выделяться среди всех. И на лесозаготовках я никогда не выгадывал себе облегчения: пилил и рубил наравне со всеми, а потом тащил до деревни какую-нибудь сухую рогатину либо нес такое бревнышко, что через несколько шагов едва ноги переставлял - плечо немело от боли.

Заминалов объявил, а может, повторил при мне сказанное ранее, что я назначен старшим группы. Мне было приятно, что бойцы приязненно посмотрели на меня: тут были почти все те, что ходили со мной на лесозаготовки, и мы вместе потели от пилы, топора, да еще от тяжести. А может, приязнь эта подкреплялась тем, что идем сегодня не за дровами, а за хлебом. А с хлебом никакая дорога не будет тяжелой.

Мне самому так подумалось, когда надел на плечи рюкзак. Хоть и пусто в животе, хоть кишки и заиграют марш к полудню, но если в рюкзаке будет несколько буханок свежего хлеба, то даже и запахом его можно прожить.

Старшина уступил мне свое место возле шеренги бойцов, и я подал команду двигаться по маршруту. Заминалов прошел рядом со мною двора два по улице, потом бодро улыбнулся, тихонько, нараспев повторил свое "Жди меня, и я вернусь..." и остановился возле третьего двора. Я уже заметил, что тут жила его плосколицая молодуха.

Выйдя за деревню, я зашагал впереди своей группы и дал такой ход, как некогда на боевых пешеходных маршах: во всю ширину шага и во всю свою мочь. Через два-три километра у меня начали потеть плечи и под пустым рюкзаком. А что же будет с грузом? Но все равно, лишь бы заиметь тот груз! Сколько еще шагать до пекарни? Со слов старшины я помнил, что этот хлебный пункт находится в каких-то Верховичах. Однако, пропев "Жди меня...", он сказал, что пекарня в Безверховичах.

Где-то, как мне представлялось, посредине пути, встретился нам дедок на плохонькой повозке. Я остановил его и спросил, далеко ли до Верхович.

Дедок какое-то время молчал, думал, потом переспросил:

- Как вы сказали, Верховичи?

- А может, Безверховичи? - уточнил я.

Дед еще больше задумался.

- Не знаю я тут таких селений. Разве, может, где очень далеко? А тут вокруг я все деревни знаю.

- Так, может, слышали, - пошел я на откровенность, - где тут хлеб пекут для военных? Большая пекарня там должна быть.

- Так это в Вышковичах! - обрадованно сообщил дед. - В Вышковичах! Я оттуда еду, муку возил от нашего колхоза.

- А далеко еще до Вышкович?

- Да нет. Верст, может, десять отсюда... А может, двенадцать, не больше.

- Ого! - воскликнул кто-то из бойцов.

Мне тоже хотелось воскликнуть "ого!", но чем это помогло б? Я имел приказ доставить бойцам хлеб и должен выполнить этот приказ. Даже если бы и не имел приказа, то по обязанностям службы не мог бы оставить людей без хлеба.

За небольшой горкой была деревня - мы заметили это по выгону, по высоким посадкам, зеленые кроны которых виднелись даже из-за горки. Вышковичи это или нет? По расстоянию, по утомленности наших ног должна быть уже эта деревня, однако уверенности у нас не было. Вдруг один боец вырвался из группы, опередил меня и выбежал на горку. Постоял там с минуту, повел носом в сторону деревни, жадно втянул воздух и крикнул во все горло:

- Хлеб! Чую запах хлеба!..

Вскоре и я почувствовал близость хлебопекарни и уже не сомневался, что перед нами Вышковичи.

На зеленой, немного запыленной площадке возле пекарни мои хлопцы поснимали с плеч рюкзаки и легли на них: кто затылком, кто мокрыми от пота плечами. Я пошел искать кладовщика или какого другого распорядителя, чтоб отдать ему накладную на получение хлеба. Мне показали сарай, где должен быть склад.

- Подгоняй телегу! - приказал мне худой и потому кажущийся слишком высоким сержант. Я удивился, что он такой худой, будто заморенный, при такой службе, где хлеба хватает вдоволь: в сарае просто дух захватывало от сладкого и свежего хлебного запаха. Заметив мое замешательство, он сурово спросил:

- Слышал, что сказано?

- Слышал, - спокойно ответил я, хотя воинская жилка, которая уже установилась во мне, подталкивала сделать кладовщику замечание: "Почему так разговариваешь со старшим по званию?" Но сдержался, меня будто парализовал свежий запах хлеба. Вспомнилось, что уже не раз встречались мне военные, волей судьбы поставленные на склад, на кухню или какую другую каптерку. Постепенно у них вырабатывалась такая фанаберия и такое чувство собственной значимости, что даже и офицер для них ничего не значил. Пусть бы он попытался возразить или сделать замечание, то пошел бы со склада не с тем, что нужно, а то и вовсе с пустыми руками.

Вместо ответа на грубоватый, но хоть не безнадежный вопрос (ведь он мог сказать, что нет выпечки и делай что хочешь) я движением руки подозвал долговязого подойти к широким дверям сарая:

- Вот мой транспорт!

- Где? - не понял кладовщик.

- Отдыхает на рюкзаках. Пешком пришли.

- Понесете на себе? - удивился кладовщик.

- А что делать? В подразделении сегодня нет никакого транспорта!

Кладовщик задержался в дверях сарая, какое-то время глядел на лежавших бойцов, которые, очевидно, заснули под теплым солнцем, и будто обдумывал что-то, выяснял. Еще раз глянул на накладную, которую держал в руках, и, тяжело вздохнув, сказал:

- Голод не тетка! Давай будем отвешивать!

Впервые в жизни мне пришлось проследить, как кладовщик клал, а лушче сказать - бросал тяжелые гири на висячий подвесок и очень быстро подпирал рычаг. Еще не успевал я сообразить, где был перевес - на площадке с хлебом или на гирях, а он уже громко сообщал килограммы и отмечал их в блокноте. Потом шел за ширму, чтобы набрать новую порцию буханок - меня тронуло, что носил он хлеб охапками, как дрова, - а я за это время должен был разгрузить площадку весов.

Хлопцев не звал, чтоб помогали, жалел их будить. А между тем подумывал, что помогли бы не только носить и складывать буханки, а и следить за кладовщиком: кто знает, что это за человек и какие у него тут весы? Чувствовал, что дома придется перевешивать хлеб, так как командиры взводов потребуют каждый свою норму по количеству бойцов. И не дай бог, если кому из них не хватит!

- Давно с гражданки? - спросил у меня кладовщик, бросая на весы хлеб, снова как дрова, даже не нагибаясь.

- Давно, - ответил я. - Уже пятый год.