Под крыльями — ночь

Бредя по улице, я заметил на противоположной стороне мемориальную доску. Подошел ближе, прочитал: «Дом, где родился и жил В. И. Ленин».

Только сейчас я сообразил, что нахожусь на родине Владимира Ильича. Появилось какое-то внезапное облегчение, даже боль в спине как будто утихла.

Я входил в этот дом, испытывая глубокое волнение и чувство надежды. Да, отчетливо помню: надежды. Научная сотрудница уделила мне большое внимание — вероятно, как воину, уже побывавшему в госпитале.

Я слушал рассказ об Ильиче, и мне казалось, что вижу его самого и советуюсь с ним.

Ленин…

Сколько человеческой мудрости воплотилось в нем! Какая сила воли, убежденности! Ленин создал партию большевиков, членом которой являюсь и я, создал Советское государство, гражданином которого выпало счастье быть и мне. И вот сегодня над этим государством нависла грозная опасность, цвет нации с оружием в руках защищает свою землю и свой строй, а мне предлагают уйти с линии огня…

Да чего же я стою, если, будучи военным специалистом, опытным летчиком первого класса, поеду в тыл?! Конечно, будь я гражданским специалистом, я бы, может, и не возражал против работы в тылу, старался бы и там принести пользу. А так — всё время будет мучить совесть, что я — военный летчик, а войну просидел в тылу. Нет, чтобы открыто смотреть людям в глаза, я должен выполнять ту работу, которой меня учила Родина, должен вернуться в свою часть, воевать, бить фашистских захватчиков. И, выходя из Дома-музея Владимира Ильича Ленина, я дал себе слово любой ценой вернуться в полк.

В назначенное время я был в штабе. Флегматичный невыспавшийся офицер подал мне назначение. «Использовать на работе в тылу», — значилось там.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я, — где дислоцируется четыреста двадцатый авиаполк?

— Не морочьте голову, вы здесь не один.

— Но я хочу на фронт, — вырвалось у меня.

— Все хотят на фронт. Следующий…

Несолоно хлебавши, с назначением в руках покинул я штаб. Положение осложнилось, но я решил не отступать.

Можно было идти прямо на вокзал, но я умышленно миновал его и вышел к Волге. Могучая река была видна с крутого обрыва во всей своей красоте и раздолье. Глаза летчика привычны к простору, и мне казалось, что я вновь в кабине самолета…

Я спустился к пристани. У причала стоял один-единственный пароход, на палубе расхаживали военные. Я спросил у одного из них, что это за пароход и куда он направляется. Приготовился услышать, в соответствии с законами военного времени, что, мол, отвечать не положено, но, к моему удивлению, офицер неожиданно любезно сказал:

— Это госпиталь, направляется в соседний район.

— Отлично! Возьмите меня с собой, — взмолился я. — Выписали из госпиталя, и теперь возвращаюсь в часть. Возьмите, пожалуйста.

— Да, но мы плывем медленно, с большими остановками, и на месте будем через два дня.

— Это неважно.

— А вы сможете прочитать нам лекцию об авиации, о таранах, о воздушных боях?

— Конечно, смогу.

— Тогда садитесь. Поставим на довольствие, дадим койку — и отдыхайте.

Я ступил на трап. Не сон ли это? Неужели я еду в часть? А вдруг проверят документы и увидят назначение, по которому я должен ехать совсем в противоположную сторону? И я достал этот злосчастный документ, порвал его на мелкие кусочки и незаметно выбросил за борт. Теперь у меня осталась только справка, что я с такого-то по такое-то находился в госпитале и выписан по излечении.

Покончив с этим, я растянулся на койке и уснул сном праведника.

Переформирование

Через два дня я был на месте. Собственно, части здесь давно уже не было, она перебазировалась в Подмосковье. Оставались лишь штабные «хвосты», которые оформляли окончательные расчеты с местными организациями и завтра должны были покинуть город. Так что я прибыл вовремя.

Еще сутки — и я среди своих.

И первое, что я сделал, — направился к командиру полка Николаю Ивановичу Новодранову доложить о своем прибытии.

Встречи с полковником я немного побаивался. Как отнесется он к случившемуся со мной? Как посмотрит на то, что в такое горячее время я разбил самолет, сам вышел из строя на два месяца? Поэтому я заметно волновался.

— Товарищ полковник! Летчик Швец возвратился после госпитального лечения!

— А как здоровье? — приветливо спросил Новодранов.

— Здоровье отличное, а травма… Никакой травмы не было, товарищ полковник, просто ушиб. Теперь всё в норме.

— Летно-медицинскую комиссию проходили?

«Вот оно, начинается… Выкручивайся, Степан», — подумал я и ответил самым безразличным тоном, на какой был способен:

— Проходил, товарищ полковник. Всё в порядке, Жду дальнейших расспросов, готовлю ответы, но разговор на том и закончился. Полковник распорядился зачислить меня на довольствие и сказал:

— Обживайтесь, включайтесь в боевую жизнь части.

Я попрощался и поспешил к товарищам. Встретили меня тепло, радушно, я сразу почувствовал себя словно в родной семье.

И я стал обживаться, осматриваться. Мне было немного не по себе перед товарищами. Ведь они уже обстрелянные, много воевали. Почти все уже получили боевые правительственные награды. Саша Краснухин носит на груди орден Боевого Красного Знамени. Его штурман Шаронов — тоже. Молодчему присвоено звание Героя Советского Союза. Куликов, Гаранин также имеют награды.

Многие товарищи не вернулись с боевого задания. Погибли летчики из бывшего международного управления — Кириченко, Смирнов, Хорпяков. Не вернулся летчик нашего звена Володин, который, как потом выяснилось, попал к партизанам…

Хотелось поскорее включиться в боевую работу, но это оказалось не так-то просто: самолетов в эскадрильях было меньше, чем экипажей. Летать мне было не на чем, и меня использовали на различных второстепенных работах, посылали в командировки. Затем сделали летчиком связи.

Как-то прилетел я на связном самолете ПО-2 в штаб соединения, а на аэродроме пусто. Сел без всяких знаков, подрулил ближе к проходной, но и здесь — ни души. Выключив мотор, пошел через проходную с пакетом в штаб. И только тут повстречал офицера.

— В чем дело, почему никого нигде нет? — спрашиваю.

— Вы что, товарищ капитан, с неба свалились?

— Да что-то вроде этого. Только что сел на ПО-2. Мне нужно отнести пакет в штаб.

— Только что был налет немцев. Все в бомбоубежище. Отбоя еще не было. Подождать придется.

Пока я ждал отбоя, мне рассказали, что сброшенные немцами бомбы взорвались не все. Одна из таких бомб упала у крайнего ангара. Возвращаясь к самолету, я увидел на том месте глубокую дыру. Бомба была весом килограммов 250, не меньше.

Такие налеты вражеской авиации были не редкость. Впрочем, аэродромная жизнь шла своим чередом… Экипажи занимались своей будничной работой.

Самолетный парк полка был на исходе. Как показала практика, мощность двигателя действительно не соответствовала самолету, была маловатой. Конструкторское бюро изыскивало пути увеличения мощности. На заводе изготовлялись два эталонных самолета с новыми моторами.

Их предстояло перегнать на аэродром и испытать в боевых условиях. В октябре заместителя командира эскадрильи Малинина и меня послали в Москву за этими самолетами. Но оказалось, что они еще не готовы.

Тем временем положение Москвы осложнялось. Немцы захватили Калинин, угрожали охватом Москвы с севера.

Участились налеты. Надо спешить, но машины еще не готовы, и перелет откладывается со дня на день.

Наконец самолеты отбуксированы в конец заводского аэродрома и поставлены в направлении взлета. Техников нет. Они, выкатив самолеты, пошли за личными вещами.

Представитель конструкторского бюро торопит:

— Взлетайте немедленно, возможна бомбардировка.

— Как я могу взлететь, не осмотрев самолета? — возражаю я. — Притом и техников еще нет.

Над аэродромом почти на бреющем пронеслось звено немецких истребителей. Не сделав ни одного выстрела, они ушли в западном направлении. Это решило исход спора. В самом деле, надо немедленно взлетать.