Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Можно позавидовать богатству творческой жизни О. И. Скороходовой. Ее книги, статьи и стихотворения широко известны во многих странах мира. Она активно сотрудничает в журналах для слепых и глухих. Ее жизнь и деятельность служат вдохновляющим примером не только для людей с недостатками слуха и зрения, но и, как показывают многочисленные письма к ней, для зрячих и слышащих людей разных поколений.

Вот отрывки из письма одной девушки из Риги: «Многоуважаемая Ольга Ивановна! На днях я прочитала Вашу книгу, мне очень захотелось Вам написать. Эта книга произвела на меня огромное впечатление. О ней я рассказала своим товарищам. Мой бывший педагог считает, что человека такого, как Вы, можно назвать гением. Лично я думаю, что Вы гений, а вся жизнь и Ваш труд — подвиг.

Вы всегда будете для меня примером… Когда мне было девять с половиной месяцев, я заболела полиомиелитом, что привело меня к постели на долгие годы. Сейчас я окончила среднюю школу и… работаю, а осенью попытаюсь сдать экзамены в техникум.

…Иногда мне бывает очень тяжело одной, тогда я беру с полки Вашу книгу, читаю, смотрю на Ваше фото и хочу быть такой же стойкой, как Вы. Тогда мне очень хочется видеть Вас, я начинаю мечтать о поездке в Москву, о встрече с Вами, и грустные мысли покидают меня…»

Ольга Ивановна ведет переписку не только с жителями Советского Союза. Ей пишут из разных стран мира. В своих письмах Ольга Ивановна всегда стремится вселить дух бодрости и оптимизма в сердца своих корреспондентов.

Но не только письма и публикации связывают ее с широкой общественной жизнью. Ольга Ивановна очень живо интересуется вопросами школьной и студенческой жизни. Она часто выступает перед школьниками и студентами. И все ее выступления имеют большое воспитательное значение. Особенно ее волнует положение ее собратьев по слепоглухоте. С 1963 г. в Загорске под Москвой открыто специальное учреждение для обучения слепоглухонемых детей. О. И. Скороходова принимает активное участие в воспитательной работе этой школы.

Одной из основных задач своей деятельности Ольга Ивановна считает борьбу со все еще имеющимися кое у кого предрассудками во взглядах на слепоглухонемых как на «вечных» иждивенцев и инвалидов.

«Природа лишила Вас трех чувств из пяти, посредством которых мы воспринимаем и понимаем явления природы, — писал О. И. Скороходовой Максим Горький, — наука, действуя на осязание, одно из пяти чувств, как бы возвратила Вам отнятое у Вас. Это говорит одновременно о несовершенстве, о хаотизме сил природы и силе разума человеческого, о его умении исправлять грубые ошибки природы.

…Вас она создала существом для эксперимента, создала как бы намеренно для того, чтобы наука исследовала одну из ее преступных и грубых ошибок. Разум науки частично исправил ошибку, но он еще не в силах уничтожить самое преступление, — дать Вам слух, зрение, речь. Но тем, что Вы есть, и тем, что с Вами уже сделано наукой, Вы служите человечеству. Это — так, Ольга Ивановна, — и Вы вправе этой службой гордиться». [10]

Предлагаемая читателю книга — свидетельство того, что эта служба человечеству продолжается.

А. Мещеряков

От автора

Я родилась летом 1914 г. на Украине в селе Белозерке, расположенном недалеко от Херсона.

Родители мои были бедные крестьяне. Когда отца в 1914 г. угнали на войну, мать осталась единственной работницей в семье, состоявшей из братьев и сестер моего отца и больного дедушки. Мать много работала — батрачила у священника. Во всякую погоду, в осеннюю слякоть и в зимнюю стужу, она задолго до рассвета уходила далеко за реку, оставляя меня на попечение больного дедушки.

Но как ни тяжелы были первые годы моей маленькой жизни, они все же были моим «золотым детством» до того дня, как я заболела. Случилось это летом 1919 г., когда мне исполнилось 5 лет.

И по сей день в моей памяти сохранились некоторые моменты болезни. Так, например, я помню, что у меня был сильный жар, мне чудились пожары, огненные бешеные собаки, которых я боялась и от которых стремилась убежать. Помню, однажды, когда я пришла в сознание, мать начала поить меня чаем с абрикосовым вареньем. Мне казалось, что я очень слаба, не хочу открывать глаза и поэтому ничего не вижу. Мать, которая все время ухаживала за мной (дедушка уже умер, остальные члены семьи отделились от нас, и мы с матерью остались вдвоем), я узнавала по прикосновениям, не открывая глаз. Но на этот раз мне захотелось глазами увидеть, где стоит варенье и какого оно цвета. Я открыла глаза, — так мне казалось, но не увидела, где стоит варенье, в чем оно и какого оно цвета…

Я болела долго, это я хорошо помню, потому что, когда начала выздоравливать, то заметила, что уже холодно; и в самом деле, уже наступила осень. Но не осень была страшна. Страшно было то, что уже ни для меня, ни для матери не было утешения — ослепла я совсем и почти оглохла… А в стране была разруха, шла гражданская война, и, конечно, мать никуда не могла определить меня. Правда, она делала, что могла, — возила меня к врачам в Херсон, но как глазные, так и ушные врачи только гладили меня по голове да сочувственно советовали матери не падать духом.

Отец не приезжал домой. Мать продолжала заниматься хозяйством, весной и летом трудясь в поле и на огороде, а осенью и зимой работая по найму. Обычно мать уходила из дома рано, и я, проснувшись, уже не находила ее в комнате; возвращалась она поздно вечером, когда я уже крепко спала. Таким образом, я была предоставлена самой себе; зимние дни проводила в хате, а летом играла в палисаднике под большим кустом сирени.

Как повлияла глухота на мою устную речь и на мое умственное развитие, об этом я не могла знать в то время. Можно лишь предполагать, что постоянное одиночество, беспомощность и почти полная изолированность от всего окружающего не слишком благоприятствовали дальнейшему умственному развитию, а также улучшению нарушенной глухотой устной речи. В таких приблизительно условиях проходила моя жизнь до зимы конца 1921 — начала 1922 г.

Вдруг мать заболела и вскоре совсем слегла в постель. Мне очень тяжело описывать этот период моей жизни. Я думала о том, чтобы кто-нибудь взял меня к себе, потому что мне — слепой и почти глухой слабой девочке — ухаживать за больной матерью было не под силу. Чем могла я ей особенно помочь? А болела мать, как я узнала потом, туберкулезом. Голодные годы гражданской войны дали себя почувствовать, и в нашей Белозерке начался голод. К весне у нас в хате не было ни одной картофелины, ни одной крупинки. Нам помогали, правда, соседи, но это была такая нерегулярная помощь, на которую особенно рассчитывать не приходилось. Я ослабела окончательно и не могла уже ходить, а мать умирала.

Как-то к нам зашла моя тетя. Картина, которую она увидела, до того поразила ее, что она немедленно унесла меня к себе — я была уже в полу сознании от голода. Через несколько дней я узнала, что мать умерла…

Осенью 1922 г. Херсонский отдел народного образования направил меня в Одесскую школу слепых детей, где я пробыла до 1924 г. Попав в школу, я через некоторое время поняла, что там все учащиеся — слепые. На меня часто кто-нибудь натыкался, меня осматривали руками, спрашивали что-то. Я дичилась, много плакала и стремилась к зрячим людям. Старшие ученицы, воспитатели и педагоги старались всячески развлекать меня — водили гулять, дарили различные безделушки, бусы, ленты, ласкали и пробовали чему-нибудь научить. Заниматься со мной индивидуально никто не мог, а присутствовать мне в классе было бесполезно, ибо я не слышала того, что говорил учитель. Обращаясь ко мне, громко кричали мне в правое ухо: на левое я оглохла сразу же после болезни.

Через год после моего поступления в школу я окончательно оглохла и на правое ухо. Меня жалели, но ничем не могли помочь. Впрочем, меня водили к врачам, пытались лечить, поместили в детский санаторий, но все это было напрасно. По целым дням я просиживала в спальне в полном одиночестве.