Кино. Легенды и быль

— Может, и вы с нами?

— Да я... В общем-то... я еще не обустроился, а то бы ко мне... Семью сюда не перевез... на птичьих правах... — Судя по всему, он был хороший человек, и ему было стыдно, что не может принять гостей по-людски.

Памятуя наш опыт общения с местным общепитом, мы не стали искушать судьбу и поднялись прямо в номер к Саше, Василий Федорович подсуетился и добыл у рестораторов фирменной редьки и кислой капусты, приволок двухлитровый чайник кипятку. Нарезали сала, ветчины. Тихоня Анечка, краснея, сунула на край стола доброе кольцо домашней колбасы и литровую банку самодельной тушенки.

Через полчаса все мы уже были на «ты» и продолжали делиться опытом. Оказалось, что наш провожатый был тут человеком новым. До приезда к Андреевой возглавлял соседний колхоз — миллионер, не миллионер, но с незамутненным банковским счетом и хорошо налаженным хозяйством. Райком, чтобы покрыть грехи любимицы Хрущева, воссоединил оба кооператива под андреевским флагом, а Николая Ефимовича назначил заместителем к ней.

— Вот теперь бьюсь, чтобы оберечь мои бригады от передового опыта, да, небось, сломает. Не баба — танк! Помру, но не отступлю! — он грохнул кулаком по столу.

— И не сдавайся! — поддержал его Саша.

Андреева приглянулась Хрущеву, еще будучи агрономом МТС, за ее непримиримость к травопольной системе земледелия. А дальше пошло-поехало. Выполняя директивы партии, Андреева ликвидировала натуральную оплату труда колхозников, обрезала приусадебные участки, свела коров на колхозную ферму, запретила держать поросят в личных хозяйствах. И вот уже проектирует мощный животноводческий комплекс, стаскивает мелкие деревни к большим селам, готовится забрать под свою руку еще два соседних колхоза. И ни в деньгах, ни в стройматериалах, ни в удобрениях, ни в технике отказа ей нету. Бывает, спросят: «Откель это у вас гора калийной селитры?» — «А все оттель, все оттель!» И палец вверх.

— Вот и получится жаркое из рябчиков по рецепту: один конь — один рябчик! Пришьют к пуговице пальто и угробят полрайона, — подытожил Николай Ефимович.

Назавтра мы были допущены к сиятельной особе. Вернее, она снизошла к нам. Мы собрались в прежнем составе в комнате для заседаний, когда открылась дверь, и к нам сначала вплыла витриной ювелирного магазина мощная грудь, сверкающая эмалью, золотом и серебром, затем показались тугие ленки и общелкнутое тонким сукном чрево, и, наконец, державный лик еще не старой и приятной налицо женщины. Это была Сама. Следом, шурша белыми валенками и чуть сутулясь, главный бухгалтер. Отделавшись общим поклоном, она во главе стола, обозначив, кто здесь главный. Никакого равенства сторон, готовых подписать договор о социалистическом соревновании. Обратив внимание, что я достал блокнот готовясь обрушить на нее град вопросов, предупредила:

— У нас полчаса времени. Я всю ночь тряслась в поезде, надо пару часиков передохнуть, и сегодня же выехать в Москву, приглашают выступить на пленуме ЦК Союза работников сельского хозяйства. — Откинулась на спинку кресла и передохнув, произнесла короткую речь о рекордных показателях, обильно снабженную цифрами и лозунгами. Через две-три фразы благодарственные слова, адресованные «дорогому Никите Сергеевичу».

Я все-таки пытался втянуть ее в разговор, особенно интересуясь переходом на чистую денежную оплату труда и ликвидацию личных хозяйств у колхозников. Заехал из-за угла: хватает ли 400 рублей зарплаты в месяц для семьи с малым детьми, если себестоимость литра молока в колхозе 18 копеек? А ведь нужны и сметанка, и маслице, и творожок. В ответе она была предельно лаконична:

— Два литра молока в день для двоих детишек хватит.

— А если в семье четверо? Тогда зарплату надо 800 рублей.

Она задумалась на секунду, не более, и отпарировала:

— В нашем колхозе нет семей с четырьмя детьми.

Я понял, что спрашивать еще о чем-то бессмысленно, но все же съехидничал:

— А у вас и дети рождаются по плану?

Андреева досадливо звякнула орденами:

— Хватит шуток. Давайте, подпишем договор. Текст готов?

Саша Лишай спросил:

— А мы общественность не подключим? Может, собрать бы актив, обсудить...

— Я не сторонница парадности и шумихи. Текст договора Напечатаем в типографии, возьмем в рамочку и разошлем во все бригады, пусть народ знает. Если у вас возникнут вопросы, обращайтесь к главному бухгалтеру. Он у нас для связи с общественностью. Николай Ефимович, с продуктами для обеда все в порядке?

— Привезли.

— Если еще что понадобится, бухгалтер выдаст деньги,! Я распорядилась. Надо же гостей принять честь по чести, а я, извините, отбываю. Еще и от Никиты Сергеевича звонили, надо заехать. — Блеснув улыбкой и звеня наградами, она удалилась, неся тяжелый зад на отлете. Ни тебе «до свидания», ни «прощай».

— В-высоко летает, а как уп-падет? В-вот грому б-бу-дет! — Саша Лишай, волнуясь, начинал заикаться. — Ефимыч, слышь, переезжай ко мне. А?

Колхозные бабы внесли миски и бутылки. Мы пригласили их отобедать с нами. На этом встреча с руководством и активом окончилась. Когда вышли на двор, я спросил у нашего овощевода:

— Ну как, Василий Федорович, впечатление?

Он глянул прищурившись — ты, мол, издеваешься, да? — потом зло плюнул и затейливо, от души выругался. Хотел растереть плевок ногой, но из-под сапога выкатился комок смерзшегося чернозема. Растерев его пальцами, проговорил с тоской:

— И на такой земле нищета! Мне б гектар этого чернозема, я Минск овощами б закормил, а колхозников озолотил.

На скрипучей вагонной полке не спалось. Сквозь туман ,полусна виделись обросшие шерстью, понурые фигуры коров, скучившиеся в углу бетонного ангара. Мне стало зябко под тонким одеялом. Перебирая инициативы фонтанирующего идеями Никиты Сергеевича, в который раз пытался понять, что это — цепь случайностей или заранее продуманный план разорения деревни? Как ни крутил, выходило: продуманный план. Надо было отлучить и отучить мужика от земли, убить в нем чувство хозяина. Именно так действовал Сталин в период коллективизации, чтобы высвободить рабсилу для индустриализации. Никита Сергеевич пошел дальше. Введя денежную оплату труда, он стремился повернуть мужика от борозды к прилавку, заставить мужика платить за продукты самому себе (!) и люмпенизировать его. Никите Сергеевичу нужна была рабсила. Вспомнилось старое увлечение Хрущева идеей агрогородов...

Работая в «молодежи», я немало занимался миграцией сельской молодежи. Едва окончив семилетку или десятилетку девчата и ребята стремились в город. Социологи объясняли это отсутствием в деревне клубов, плохим культурным обслуживанием, неуютом жилья. Вот настроим домов культуры, закроем грязь асфальтом, возведем каменные дома, привезем артистов, и отток молодежи в город прекратится! Но, общаясь со своими читателями, я видел, что дело не в этом. Человеку, в принципе, свойственно узнать, а что там, за горизонтом? Ему становятся постылыми однообразные будни, хочется разнообразия. И еще — свободы. В деревне тронул Лельку за бочок, и пошло по деревне: Ванька к Лельке клеится, а в городе покинул свою норушку и растворился в толпе, вали хоть к Лельке, хоть к Ленке. Многолюдье, шум, огней сверканье — сказка! И бегут ворочать бетон, таскать шпалы, шабашничать... Деревня — агломерация обреченная. И Никита, вероятно, понимая неизбежность разрушения сельского уклада, торопился в будущее, ему всегда хотелось, чтобы завтрашний день стал вчерашним, а коммунизм наступил в 1980 году. Вершиной его представления о коммунистическом обществе был бесплатный проезд в троллейбусе. И рушились дома, ломались судьбы, нищала и вымирала деревня. Менять уклад бытия нужно не путем разрушения, а через созидание. Но путь созидания у него был только в уме, а на практике — ломал, крушил, гнул через колено. «Клячу истории» пришпорить нельзя, как призывал Маяковский, всему свое время.

Почти накануне выезда к «передовице» я получил от своего ЦК задание исследовать влияние денежной оплаты на производительность труда в колхозе. Поручать это какому-нибудь НИИ было бессмысленно. Во-первых, затянут, а во-вторых, попытаются узнать, какого результата ждет руководство, чтобы потом диссертацию сварганить. Я выехал в Гродно. После присоединения западных областей к Советской Белоруссии коллективизация тут проходила трудно. Забитый и затюканный польским владычеством крестьянин-белорус с радостью принял землю из рук советской власти, но, узнав, что его приглашают в колхоз, встал на дыбы. Кое-кто, прихватив обрез, скрылся в лесу, начали постреливать. Сначала председателей сельсоветов, потом фининспекторов, землемеров, партийный и комсомольский актив. Я и сам однажды, выбив окно в боковушке, куда уложили меня спать, уходил сугробами от заглянувших в деревню литовских «зеленых братьев». Они и их украинские «коллеги» активно лезли в наши разборки. Но, так или иначе, к пятидесятым годам колхозы создали, и многие из них быстро встали на ноги. Надо сказать, что не развращенные коллективной безответственностью здешние крестьяне работали на совесть. Да и партийные органы старались дать новым колхозам хозяйственную самостоятельность, не досаждали командами когда, где и что сеять. Весть о введении денежной оплаты тут встретили с радостью — «за польским часом» злотые редко попадали в руки крестьянину, а тут ежемесячно и приличные суммы. Ради копейки готовы были носом землю рыть. Но парадокс: достигнув определенного уровня, зарплата перестала быть мобилизующей силой. Ларчик открывался просто...