Демобилизация

Он расплатился, вышел в коридор и взял шинель у гардеробщика.

- Слепнешь, привыкаешь, - промычал, перетягиваясь ремнем. - Ну и правильно. Нечего тебе тут делать. Сматываться надо.

Он стащил очки с носа и с обидой вспомнил, как два с лишним года назад в приазовской степи, когда батарея шла походной колонной, вдруг вырулил со стороны моря и повис над дорогой маленький пассажирский самолет. Была отдана команда "По штурмовику", но Курчев, будучи первым номером, беспомощно мигал в окуляр, потому что засунул очешник в рюкзак, а тот трясся где-то позади на "студебеккере" взвода управления.

В тот день рядовой Курчев был обруган интеллигентом и засранцем и с позором переведен из наводчиков в старшие телефонисты. Сейчас, наоборот, очки выручили его.

Он выскочил из ресторана и чуть не наткнулся на маленького Секачёва, который важно вылезал из большой хлебной машины.

- Ты как тут, чума?

- Поворачивай, - сказал Курчев. - Комбайнеры там.

(Комбайнерами называли офицеров танковой части.)

Секачёв с сомнением сдвинул ушанку к затылку, обернулся, поглядел на шофера и большой фанерный кузов хлебной полуторки.

- Много? - спросил.

- На тебя хватит.

- А на тебя?

- Мне теперь ни к чему. Я не буду, - твердо сказал Борис.

- Ладно, лезь в кузов. Не упрей только. Горячие, - не теряя важности, сказал Секачёв.

Курчев обошел полуторку и стукнул в дверь. Дверь раскрылась и высунулась рука в большой брезентовой рукавице.

- Залезайте, товарищ лейтенант, - раздался голос почтальона Гордеева.

Борис схватился за притолоку хлебной будки и неловко вскарабкался в кисловато-теплую ржаную темноту машины. Гордеев и двое солдат, привалясь спинами к буханкам, лениво жевали хлеб с луком.

- Хотите, товарищ лейтенант? - спросил почтальон.

- Спасибо, - отмахнулся Курчев. Он знал, что хлеб и лук не казенные. Их всегда совали солдатам сердобольные женщины с хлебозавода. Но ему после Дня Пехоты не хотелось разговаривать с ефрейтором. Он забрался в свободный от буханок угол и попытался вздремнуть. Но сильно трясло, в щели било холодом, и Курчев успокаивал себя, что, слава Богу, недалеко, столько-то километров, поворот, восемь километров, опять поворот, а там КПП, письмо от Гришки, натопленная финская фатера и сон до развода.

Солдаты, не обращая внимания на чокнутого идейного лейтенанта, лежали на буханках, как на сене, разве что подбирали под шинели смазанные соляркой сапоги.

Через час, когда распаренный от еды и чая Курчев уже спал под одеялом и шинелью, Ванька Секачёв неодобрительно бормотнул в своей комнатенке:

- Храпит, сука.

Ваньке не спалось. С делом отца ничего не вытанцовывалось и академия тоже не клевала. Был март. Надо было серьезно садиться за учебники, но все что-нибудь мешало, то вот погнали не в очередь с хлебной машиной, то вчера пристегнули к нему пятерых гавриков из зимнего набора - обучать электричеству и радиотехнике.

"Дармоедов до хрена. Вот один храпит. Толкнуть его, что ли?!"

Но подыматься с койки и босиком ступать по грязному полу было лень, и Ванька еще долго думал о своей жизни, о дурне-отце, который так глупо влип с кожей, и о танкистах, с которыми задирался в районном городке.

"Нет, этот год не проханже..." - решил про академию и тоже заснул.

Финский домик, понемногу выстывая, наполнялся дружным храпом и запахом молодых мужских тел, очень похожим на запах солдатской казармы, но все-таки не таким откровенным, потому что койки были в один этаж и стояли пореже.

Конец второй части

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Восьмого марта, в понедельник, в доме отдыха устраивали бал, который ничем не отличался бы от обычных вечерних танцев, если бы не появились танковые офицеры и артиллерийские техники, с такими же, как у Курчева, погонами. Проходя по коридору в умывальную, Инга увидела трех танкистов. Они у окна о чем-то сердито разговаривали с двумя техническими офицерами. Инга была немного пьяна, потому что ухажеры кирпичниц принесли в комнату водки с консервами и уклониться по случаю праздника было невозможно. Она была пьяна и потому весела - ах, все равно наша жизнь пропащая! - и, увидя пятерых офицеров, подумала: может, и этот здесь.

- Ну, что вы, ребята, не поделили? - сказала для себя неестественно смело. - Идите в зал.

- С вами - с удовольствием! - ответил один.

- Сейчас, - она прошла в умывальную.

Когда минут через десять Инга возвращалась назад, этот технический лейтенант по-прежнему стоял у окна, танкистов уже не было, а у второго, маленького и лысоватого техника, под глазом оплывал фонарь.

- Поговорили? - улыбнулась Инга.

Она танцевала весь вечер с первым, очень красивым, но не очень разговорчивым офицером, и со вторым, которому посадили синяк и который поэтому был мрачен. Танковые лейтенанты больше не появлялись, и Курчева тоже не было. "Он, наверно, вообще не танцует", - подумала Инга, вспомнив его большие с круглыми головками нелепые сапоги.

Маленький с подбитым глазом офицер разошелся - стал вертеться бойчее (это был Ванька Секачёв) и покрепче сжимать Ингу, отчего ей было только смешно.

"Маленький пыхтелкин", - думала она.

Второй, красивый и молчаливый (Морев), ей нравился немногим больше, но она все же согласилась пройти с ними два километра до городка: вдруг удастся попасть в ресторан.

В ресторан уже не пускали, и они поплелись за ней назад в дом отдыха. Мороз к полуночи закрутил. Инге было жаль лейтенантов, и она гнала их домой в полк. С полкилометра они сопротивлялись, но потом проголосовали на шоссе и влезли в кузов затормозившей трехтонки. Так окончился праздник, и о Курчеве она не спросила.

После 8-го марта отдыхающие ходили с больными головами и опухшими лицами. Денег ни у кого не было. Прострадав два дня, ухажеры кирпичных девах заняли, наконец, у Инги полсотни на позднюю опохмелку, но она пить с ними не стала, а, надев лыжи, побежала вдоль магистрали на почту. Было морозно, но по накатанной лыжне бежать было хорошо. Оставалось всего пять дней и стало жаль ни на что истраченного отпуска.

"А что? Позвоню ему. Поговорим. Может быть, приедет. Кстати, и Теккерея привезет. Тут в библиотеке нету".

Телефонная девушка вскинула голову и неодобрительно поглядела на Ингу, когда та с лыжами подошла к ее окошечку.

- Это чергз "Ядро" надо, - буркнула, услышав адрес части. - Без денег, - отмахнулась от Ингиной трешки. - Сейчас соединю. Страдаешь?

- Есть немного, - в тон ответила Инга.

- На, говори, - просунула телефонистка в окошко нагретую трубку.

- Простите, это "Ядро"?

- Ну, "Ядро". А тебе чего? - ответил ленивый и грубый голос.

- Лейтенанта Курчева, пожалуйста.

- Какого еще лейтенанта? Нет у нас лейтенантов. Курчева? Курчев имеется. А по телефону лейтенантов не бывает.

В трубке на секунду замолчали, потом тот же голос, но гораздо тише спросил:

- Курчева там нету? - и ответил уже спокойней: - Сейчас переключим.

Опять что-то зашуршало, защелкало и бравый голос пропел:

- Рядовой Черенков слушает.

- Курчева можно? - опасливо повторила Инга.

- Курчева? Курчева опоздали, гражданочка. Лейтенант сегодня тю-тю - в отпуск отбыл.

- Куда? - не удержалась аспирантка.

- А вот это он уж вам сказать был должен. Мы не в курсе, - засмеялся рядовой Черенков и добавил потише и поглуше, видимо, кому-то на КПП: - Фря какая-то. Лейтенант ей колун повесил. Страдает.

Инга усмехнулась и просунула трубку в окошко.

- Переживаешь? - спросила телефонистка.

- Да нет. Это несерьезно.

Это, правда, было несерьезно, и Инга расстроилась только выйдя за пределы городка. Теперь ветер дул в лицо и идти вверх по шоссе было трудно.

На другой день в обеденный перерыв пришло письмо от матери:

"Девочка, дорогая!

Не знаю, огорчу тебя или обрадую - раньше тревожить не хотелось. Ты бы кинулась нас провожать, а ездить туда-сюда - не отдых. Так вот, Ингуша, мы с папой завтра уезжаем в Кисловодск. Всё - твоя Полина. Дай ей Бог здоровья! Достала две путевки - заметь, не курсовки, а самые настоящие путевки. Нам дадут отдельную комнату, и отец, наконец-то, по-настоящему отдохнет и подлечится. Сколько пришлось его уламывать, чтобы добился отпуска. В конце концов согласился попросить в деканате и, представь, его вполне заменили на март и начало апреля, а в августе он отработает в приемной комиссии.