Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Его родители, персонал больницы, все столпились вокруг мальчика, вне себя от ужаса, но он этого не знает. С ним невозможно общаться. Энцефалограмма показывает, что пациент в сознании, что кто-то есть за его восковым и искаженным лицом, за его невидящими зрачками, но абсолютно невозможно узнать, что именно этот кто-то, этот ребенок, замурованный заживо, пытается прокричать в тишине от ужаса. Никто не может объяснить мальчику, что происходит, да и кто бы осмелился? Как, когда он поймет, что с ним произошло? И что так будет продолжаться до самой смерти, так будет всегда? Как думает трехлетний ребенок? Он ведь уже говорит, он способен немного рассуждать об абстрактных понятиях. Кристофер уже достиг этого возраста и начал задавать вопросы о смерти.

В такие моменты особенно необходимо иметь возможность молиться, быть уверенным в том, что кто-то слышит твою молитву и внемлет ей. Господи, сделай так, чтобы этот ребенок умер, или же, но это, по сути, то же самое, заполни Своим светом темноту, в которую Ты его поместил. Возьми его в Свои руки, покачай его, чтобы малыш не чувствовал в вечной темноте ничего, кроме Твоей бесконечной любви.

Ночью Дик не мог заснуть, его наполнила какая-то необъяснимая грусть.

Он точно встретился с чем-то, предчувствовал что-то на протяжении всей своей жизни, но это был не Бог и не дьявол. Это была Джейн. У него никогда не было другого партнера, другого соперника, кроме его умершей половинки. Все двигалось по замкнутому кругу. Его жизнь, странные истории, которые он придумывал, были всего лишь бесконечным диалогом между Филом и Джейн. И неизвестность, от которой он страдал, которая послужила материалом для его книг, сводилась к желанию узнать, кто из них двоих был марионеткой, а кто — чревовещателем. Был ли реальным мир, в котором жил он и, подобно медиуму, вызывал Джейн под различными одеяниями, божественными и дьявольскими, или же это всего лишь могила, черная дыра, вечная тьма, где обитает Джейн и представляет своего брата живым. Он всего лишь главный актер во сне покойной.

Или же умер он, а не Джейн.

Вот уже сорок восемь лет он лежит на дне ямы в Колорадо. А Джейн думает о нем в мире живых. Из двух вещей возможна лишь одна, но между ними нет разницы. Время теорий закончилось.

Всю свою жизнь он искал реальность, и вот она, эта могила. Его могила.

Он там.

Он всегда был там.

Маленький мальчик из статьи, это он.

На этот раз — никаких сомнений, никакой истины за этой последней истиной. Дик знал, что прибыл на конечную остановку.

Он также прекрасно понимал, что следовало забыть это знание. Свет солнца лучше искусственного, но искусственный свет лучше тьмы. Утверждать обратное было бы бравадой.

Он, вероятно, все забудет. Он будет верить, что этой ночью изобрел очередную теорию, такую же, как и другие, излишне пессимистическую, но этому есть объяснение. Он вернется в мир иллюзий, к жизни, которую он, как он думает, ведет, он будет строчить свою Экзегезу, которую изобрел, чтобы надежнее спрятать голову в песок. Он будет добросовестно повторять, что отдаст свою жизнь за то, чтобы узнать наконец истину, что он ничего так не желает, как узнать истину, и, к счастью для себя, он забудет, что это неправда.

Это было похоже на сказку о трех желаниях, которая так нравилась ему, которую он так любил в детстве рассказывать Джейн.

Первое желание: я хочу знать истину, я хочу подняться вверх по реке забвения, я хочу, чтобы мне показали дно мешка.

Исполнено.

Второе желание: я хочу забыть ее, никогда больше не думать о том, что я увидел, забыть историю про мальчика, забыть эту историю о трех желаниях, забыть о том, что у меня есть право на третье желание. Я хочу все забыть.

Исполнено.

Ты сохранишь свое право на третье желание, но, обещаю, ты никогда об этом не узнаешь. Все забыто.

А теперь спи.

Глава двадцать первая

КРИТИЧЕСКАЯ МАССА

Пока Дик находился в психиатрической больнице, Дорис регулярно его навещала. Каждый раз он умолял ее согласиться жить вместе, когда его выпишут. Он обязуется жить нравственно во время периода ремиссии, по окончании которого он будет заботиться о ней, как она заботится о нем сейчас во имя милосердия Христова. Он полюбит ее, он полюбит себя самого, и Бог полюбит их обоих. Тесса все равно ушла от мужа, поэтому их не смогут больше обвинять в прелюбодеянии. Этот довод убедил Дорис.

Они нашли трехкомнатную квартиру в Санта-Ане, в новом доме, расположенном посреди мексиканского квартала; должно быть, его архитектор считал свое творение примером гармоничного союза между модернизмом и народным стилем. На самом деле дом походил на идеальную тюрьму. Подземная парковка открывалась при помощи магнитной карты; расположенные внутри камеры позволяли консьержу наблюдать за тем, что происходит в холле и в коридорах; из спрятанных громкоговорителей доносилась приятная музыка. Для того, кто всю свою жизнь провел в частных домах и боялся скученности, это был странный выбор, но Дик никогда не жаловался и жил там вплоть до своей смерти.

Преимуществом этой новой резиденции было то, что в двух шагах от нее находились дом Тима Пауэрса, а также епископальная церковь, в которой Дорис отвечала за программу социальной помощи. Частью ее работы было отличать настоящих бедных, предмет ее забот, от наркоманов, готовых на любые фокусы, чтобы заполучить деньги, необходимые для очередной дозы. Напрасно Дик пытался объяснить ей, что наркоманы достойны жалости не меньше, чем бедные, тем более что они фактически нищие, Дорис считала их притворщиками и ненавидела. Занимаясь домашними делами, она рассказывала истории из жизни прихожан, похожие на все истории на свете: ненависть, любовь, соперничество, обман. Положительным героем ее рассказов неизменно был священник, который обратил Дорис в веру и которого она звала по имени, Ларри, заявляя, что была влюблена в него. Когда она призналась ему в этом, Ларри, имеющий жену, детей и даже внуков, ответил, что он не путает удовольствие с работой. Но даже после такого грубого отказа он остался для Дорис непререкаемым авторитетом. Она ссылалась на Ларри всякий раз, когда Дик, чтобы отдохнуть от приходских сплетен, пытался вовлечь жену в одну из тех теологических дискуссий, которые он считал необходимым вести, коль скоро живет под одной крышей с набожной женщиной. «Ларри сказал, что это глупости», — заявляла Дорис в ответ на его смелые аргументы, с помощью которых Фил надеялся показать ей гностический задний план ее веры. Он цитировал Священное Писание, но жена отвечала: «Я спрошу у Ларри, но это, должно быть, искаженная часть Библии». Всякий раз, когда Ларри и Дорис не нравился какой-нибудь стих из Библии, они объявляли его апокрифическим. Они совершенно не интересовались теологическими спекуляциями, борьбой мнений, возможностью прикоснуться к ереси. Как только Фил вторгался на эту территорию, Дорис хмурила брови и начинала резать морковку с таким упрямым видом, что продолжать дальше уже не хотелось. Жизнь рядом с умирающей оказалась не такой уж увлекательной, как Дик это себе представлял.

Гражданский брак Дорис и Фила не нравился половине их друзей, и прежде всего Морису, психотерапевту, к которому Дик был обязан приходить раз в неделю на прием. Морис, чернобородый великан, одетый в военную форму, раньше торговал оружием и служил в израильской армии. От прежних времен у него остался резкий, повелительный тон, что плохо сочеталось с его нынешней профессией, особенно его леденящая манера произносить через каждые три предложения: «И я не шучу». Это было совершенно излишне, никому и в голову не приходило заподозрить Мориса в желании пошутить.

В случае с Диком психотерапевтический метод состоял в том, чтобы третировать пациента до тех пор, пока он не начнет наслаждаться существованием, вместо того чтобы пытаться спасти человечество. Для этого, по мнению Мориса, нужно было проводить выходные в Санта-Барбаре, причем в компании одной или нескольких девиц с большими бюстами. Он говорил это абсолютно серьезно. Увы, подобного рода наслаждения были недоступны Дику. Он воспринимал только смысл и благоразумно воздерживался от изложения своих мыслей по этому поводу. Он опускал голову, ожидая окончания бури, когда Морис ругал его из-за его отношений с Дорис. Психотерапевты с подозрением относятся к бескорыстным поступкам и, возможно, не без причины.