Наталья Гундарева

–Но мы не можем никому вернуть молодость – даже если заложим души дьяволу. И если помогать всем сразу – это вода в песок. Нужно помогать конкретному человеку...

– Как сейчас складываются Ваши дни?

–С утра физиотерапевтические процедуры, потом бегу на физкультуру, потом китайцы делают иглоукалывание и какой-то свой массаж, очень зверский – я называю его «китайские пытки»: адски больно. Но мне сказали: если вытерпите, то мы вам разработаем и руку и ногу. И я молчу. Спрашивают: что, разве не больно? Отвечаю: если буду орать, то стекла вылетят.

– Остались проблемы с левой рукой?

–Пока что да. Но я уже могу ее вот так немножечко отвести (величественно отводит плечо назад – так королевы одним жестом ставили подданных на место).

– Вот Вы тоскуете по прежней жизни. А раньше были причины ностальгировать?

– Я же говорю: интересно то, что впереди. В этом смысле были большие огорчения, потому что чувствовала, что старею. А главное, старел Гончаров. Он был удивительным генератором мысли, знал, в какой момент на какую кнопку нажать, чтобы зритель волновался. Он был Неистовый Роланд. Но я видела, как лев стареет и как молодые актеры говорят: и чего там наш маразматик орет! Я им отвечала: дети, ша! Я 25 лет в этом театре – и все учусь у него. А вы все умные-умные – в зеркало не можете насмотреться, такие умные! Я его очень любила. И так получилось, что не смогла быть на его похоронах. А может, это и к лучшему: для меня он живой, таким и останется.

– Ваша вера в Бога укрепилась?

–Могу только сказать, что облегчения, на которое так надеются люди верующие, не было. Может быть, меня нельзя назвать истинно верующей – а тогда какого мне ждать облегчения и от кого? Пошла причащаться, и все ждали, что выйду просветленная. Но мне не стало легче, я по-прежнему встречала эту смертельную боль одна. Может, не умела верить... И не умею. Потому что, считается, вера помогает. А у меня бывали дни, когда я буквально расползалась, растекалась...

– У Вас здесь есть какие-нибудь культурные развлечения?

–Телевизор есть. Но самое большое счастье – я могу читать. Читаю без конца. И по телевизору не все подряд смотрю, а только новости и старые фильмы.

– А новые?

– Я же академик «Ники» – и мне прислали около полусотни картин, выдвинутых на премию. Я их все посмотрела. Некоторые даже несколько раз – потому что ответственна до противного.

– И как?

– Я не считаю, что кинематограф наш умер.

– По количеству точно не умер. А по качеству?

–Там были фильмы – не хуже зарубежных. И актеры наши не хуже. Они даже лучше, потому что там целый завод работает на актера, а у нас он один в поле воин. Он выходит из окопов один и без гранат, а на него танки – режиссер, сценарист, оператор. А он безоружный.

– Вы верите, что искусство может влиять на жизнь?

–На человека уж точно влияет. Недаром же театр называли храмом. Испытаешь катарсис – станет легче, отсмеешься – уйдешь в хорошем настроении, увидишь что-то ужасное – твоя собственная жизнь покажется не такой плохой. Театр зовет тебя выше, и ты идешь за ним туда, где будут падать звезды и звучать музыка. Это как булгаковская коробочка, откуда слышны волшебные голоса.

– Вот Вы говорите: зовет выше. А смотришь наши новые фильмы – и кажется, что тебя бьют по голове. Талдычат, что человек по натуре свинья, что страна несчастная и обреченная, что народ никчемен. Такое искусство ведь тоже влияет на человека.

–У нас очень хорошо умеют говорить о том, что нужно национальное кино. Но какое там национальное, если на всех экранах Хулио и Педры! А у нас снимают только про милиционэров...

– Ментов!

– Я их зову милиционэрами. А про жизнь человеческого духа вы там не найдете ничего.

– По-моему, Вы стали терпимее. Вот что Вы говорили несколько лет назад: "Я не могу смотреть телевизор – озлобляется душа ". А сейчас Вы его смотрите!

–Потому что у меня безвыходное положение. Я ведь немногое могу себе позволить. В театр пойти не могу – сорву спектакль. Даже не была на премьере «Женитьбы», хотя там играет мой муж, – боялась ее сорвать. Потому что все будут смотреть туда, где мы сидим.

– Вам не кажется, что Вы просто откладываете неизбежное: все равно сорвете какую-нибудь премьеру!

–Вот поутихнут премьерные бури – и пойду. А пока не хочу вредить друзьям и коллегам, ведь интерес неизбежно будет повышенный – не ко мне, а к моей болезни: всем интересно с этой точки зрения на меня взглянуть. Я буду медведем, которого водил цыган, понимаете?

– Недооцениваете Вы людей!

–Очень даже дооцениваю. Любопытство – страшная вещь. За мной будут ходить хвостом, куда я – туда и хвост.

– А то за Вами и до болезни не ходили! В метро Вы могли ездить?

– Я за рулем и на метро давно не езжу. А внимание окружающих – это часть моей профессии, и я к нему уже привыкла. Вот мой муж очень этого не любит. Но раз уж выбрал такую профессию... Стоматолог целый день разглядывает гнилые зубы – разве приятно? Вот и я должна прилюдно появляться, и даже если мне плохо, все равно должна хорошо выглядеть.

– Кто Вам помогал в эти месяцы?

–Врачи, они по долгу обязаны были мне помочь. Но помогали не по долгу и не потому, что я – Гундарева. Тоже любят, видно, свою профессию. Вот Анатолий Иванович Федин, к которому я попала, так и сказал: я вам сдам Гундареву под ключ! В этом смысле у нас оказались общие стремления. Очень помогали друзья, которые от меня не отходили. И люди, которые за меня молились. Муж... Знаете, чего мне сейчас хочется? Вы очень известная газета, и мне хочется через нее поздравить любимого мужа с днем рождения.

– Считайте, что поздравили. Вас с мужем угораздило даже родиться в одном месяце!

–Но по знакам зодиака мы разные. Я – Дева, он – Лев.

– Вы же не любите зверей!

–Не всех.

– Вы как-то назвали себя глиной в руках режиссера... А были случаи, когда Вы ощущали, что глина режиссеру не по зубам?

–Ну конечно. Особенно в кино, пусть на меня не обидятся кинорежиссеры. Но чем бездарнее был режиссер, тем больше хотелось ему помочь. Я практически уже могла бы за него снимать кино.

– В Вашей актерской работе поражает естественность. Я ведь тоже купился, впервые увидев Вас в "Осени ". Понимал, что актриса, – и все же в Вас было что-то настоящее, несыгранное.

– Потому что тогда это еще не было так модно. Потом естественность стала модной, и мы ахали, как Леша Петренко играл свой знаменитый монолог в «Двадцати днях без войны» – поразительный по достоверности и подлинности.

– Ваша коллекция премий очень велика.

–У меня есть «Кумир», «Ника», «Хрустальная Турандот», есть Государственные премии СССР и РСФСР, премия Ленинского комсомола, и еще я орденоносец – «За заслуги перед Отечеством».

– А скоро выйдете на сцену и Вам дадут орден Мужества. Вы все происходящее расцениваете как чудо?

–Нет. Мне только странно, что это со мной случилось. Откручиваю назад ленту своей судьбы – и никак не могу включить в нее себя. Словно это не про меня, а про кого-то другого, кто от всех зависит, кого надо поднимать, одевать... Не про меня. Потому что если бы это было про меня, я должна была бы хоть ползти – но сама, не прося ни у кого помощи. Однажды я попробовала и полетела так, что, казалось, мозг вылетит из головы. Какая это жизнь, если стоит тебе встать, как появляется из другой комнаты испуганное лицо: а вдруг я упаду!

– Давайте считать это жуткой пьесой, в которой Вы играете. Скоро финал, Вы выйдете на аплодисменты, и зал встанет Вам навстречу.

–Может быть. Но если я еще могу представить, как иду по улице и стучат каблучки, то как я на сцене взбегу по лестнице... – кажется, я не смогу этого уже никогда. А хуже играть не хочу. Лучше вообще уйти...