Наталья Гундарева

Наталья Старосельская

Наталья Гундарева

ПРЕДИСЛОВИЕ

Народная отнюдь не по официальному статусу – по тому, как воспринимали ее и самые простые, не отягощенные глубокими духовными поисками и образованностью жители необъятной России, и интеллектуалы, и иностранцы, видевшие ее на экране и – реже – на сцене.

Любимая многими и многими, представителями самых разных поколений – от девчонок и мальчишек, до увенчанных сединами женщин и мужчин. Петр Меркурьев нашел самые, наверное, точные слова: «Сейчас про очень многих говорят: „Великий, великая“. Но это – не про Наташу Гундареву. „Великий, великая“ – это что-то бронзовое, на гранитном постаменте... Наталья Гундарева, к счастью, миновала все эти эпитеты: „знаменитая, выдающаяся, великая“, а очень быстро (и навсегда!) достигла самого высокого для артиста звания: ЛЮБИМАЯ. И остановилось прекрасное мгновение именно в этом звании, которое никакими указами и декретами не утверждается, а дается зрителями».

Узнаваемая всеми и всегда – в гриме и без грима, по милому, простому, но такому красивому лицу, по первым интонациям непередаваемого, ни на кого не похожего голоса.

Родная, своя, как всем казалось, потому что ее героини, кем бы ни были они, воспринимались именно своими, хорошо знакомыми, удивительно простыми даже в своей человеческой, женской запутанности и загадочности...

Писать о Наталье Гундаревой сложно и больно – прошло еще совсем немного времени после ее ухода, но необходимо осмыслить и обобщить то, что пока еще слишком трудно поддается осмыслению и обобщению, потому что, по крайней мере, раз в неделю – вот она, совсем рядом, на экране телевизора, смеется и печалится, втягивая в магнитное поле своей личности: такой сильной, властной, не ведающей сомнений, а на самом деле – такой хрупкой, ранимой, остро переживающей все несовершенство мира и людей...

Когда-то великая Анна Ахматова произнесла слова, научившие нас пристально всматриваться в фотографии ушедших: «Когда человек умирает – изменяются его портреты...» Это действительно так. И когда внимательно глядишь на ослепительные, победительные фотографии Натальи Гундаревой то в белом, то в черном, то в красном, но непременно каком-то поистине королевском одеянии, видишь в них сегодня совсем иное – сквозь яркие черты проступают вот эти самые хрупкость, ранимость, растерянность перед тем, что так несовершенен мир и так коротка человеческая жизнь.

Ее блистательная, на глазах миллионов, яркая жизнь была, по большому счету, нестерпимо короткой, но вместилось в нее так много, что, кажется, Наталья Гундарева прожила не ее одну, а несколько.

«Когда меня спрашивают: „Наташа, почему ты такая сильная?“ – я отвечаю: „Потому что слабая. У меня другого выхода нет, как быть сильной“», – говорила она в одном из интервью. И не лукавила.

Самое страшное и нелепое слово о Наталье Гундаревой это – «была». Когда артист, писатель, художник на какое-то время исчезает из поля нашего зрения, мы чаще всего забываем о нем, вспоминая время от времени какое-то самое яркое, самое сильное впечатление и повторяя с грустью: «Да-а, помнится, это было потрясающе...» И появляются вокруг новые кумиры, и замолкают слухи и пересуды, и жизнь продолжает течь и течь по своему руслу...

Наталья Гундарева болела очень долго, но ни из нашей памяти, ни из нашего бытия никогда не исчезала. И вовсе не потому, что время от времени какие-то «желтые» издания подогревали обывательский интерес, публикуя фотографии выздоравливающей звезды и сообщая очередные сенсации из ее личной жизни.

Потому что ее любили глубоко и преданно даже те, кто никогда не был с ней знаком лично. Что уж говорить о тех, кто Наташу знал и боготворил!..

На протяжении трех десятилетий она царила на подмостках и на экране – с самых первых своих ролей в театре и кино Наталья Гундарева заставила заговорить о себе как об актрисе уникального масштаба, в равной мере свободно ощущающей себя в пространстве классики и современности. Она одаривала своих героинь по-особому точными черточками, словно нежнейшие акварели рождались на наших глазах, чтобы остаться в памяти уже навсегда. А порой любила рисовать красками яркими, мазками жирными, сочными. В ее актерской манере словно соединялись разные школы – Щукинская, которую она окончила, Щепкинская, в которой Гундарева никогда не училась, и школа Художественного театра с ее пристальностью к тончайшим проявлениям психологии человека.

Разве можно забыть ее нежную Марфеньку из телевизионного спектакля «Обрыв» или озорную, лукавую Мирандолину («Трактирщица»), подлинно трагическую Катерину Измайлову («Леди Макбет Мценского уезда») или изломанную, прошедшую все возможные муки и изменившую идеалам своей юности Ларису Садофьеву («Молва»), остродраматическую Люську из «Бега» или царственно прекрасную Викторию («Виктория?..»). А целая галерея наших современниц, сыгранных ею в кино? Какими бы ни были они, им верили безусловно, слепо...

А еще очень много приходило в ее роли из глубин собственной души, из прочитанного, продуманного, из человеческого и женского опыта, которым наделяла Наталью Гундареву жизнь. Может быть, именно поэтому ее героини всегда были такими естественными, такими неподдельными в своих чувствах и переживаниях.

Когда ее такое милое, такое красивое и спокойное лицо смотрело на нас с обложек журналов, с афиш, трудно было предположить, насколько ранимым человеком она была, как больно ударяли ее невнимание, скоропись журналистов, вечная погоня папарацци за сплетнями и слухами, как она выстраивала мысленные диалоги с этими людьми, пытаясь ответить так же хлестко, больно. Но чего-то не доставало в Наташиной душе, чтобы позволить себе хоть на миг сравняться с ними, с теми, кто позволял себе бесцеремонно лезть в чужую жизнь. И тогда она надменно улыбалась и делала вид, что все это не касается ее, Натальи Гундаревой, любимой многими и многими.

А в интервью признавалась: «Я ненавижу себя в состоянии „все равно“. Мне лучше муки адовы. Я к ним привыкла. Так сложилась моя жизнь, и изменить это нельзя. Мне кажется, что иногда я воспринимаю реальность неадекватно. Можно было бы не обращать внимания на что-то, а я обращаю: должна через все пройти, все пережить».

Ее волновало все: Наташа была, если можно так выразиться, абсолютным представителем своего поколения, может быть и скорее всего – последнего поколения, наделенного общественным темпераментом, гражданской позицией и прочими, вышедшими из моды чертами характера. Она готова была помогать всем, кому была нужна помощь, она добивалась торжества справедливости, умела как мало кто другой дружить, отдавая человеку все, что есть в душе. Может быть, потому что знала: ее душа не опустеет, она наполнится новыми, свежими ощущениями, которые Гундарева любила и умела черпать из книг, общения с людьми и природой.

И тогда рождались новые роли.

И тогда любимая, знакомая, казалось, до мелочей актриса Наталья Гундарева представала совершенно новой, неожиданной.

И тогда во всей своей чеканной лепке и ювелирной огранке являлась нам лукавая Глафира Фирсовна («Жертва века»), актриса Мария Огнева («Театральный романс»), вдохновенная фантазерка Леттис («Любовный напиток») – последние роли, сыгранные Наташей Гундаревой на ее единственной сцене Театра им. Вл. Маяковского...

Мы долго еще будем привыкать и так и не привыкнем к этому страшному слову «была»...

Она прожила слишком короткую жизнь – по своему уникальному таланту, по своему темпераменту, по своей привязанности к бытию. Так распорядилась Судьба, «Великий Слепец Судьба», как назвал ее когда-то Александр Васильевич Сухово-Кобылин, вложив в это имя едва ли не в равной степени почтение и презрение.

Поздней осенью 2006 года в Театре им. Вл. Маяковского, где прошла вся творческая жизнь актрисы, был устроен вечер ее памяти – не приуроченный ни к каким датам, не по случаю дня рождения или годовщины смерти, просто по велению души. Потому, что захотелось не вспомнить, нет! – еще на какое-то время «продлить очарованье», погрузившись всем вместе в пространство той ауры, которой с уходом Натальи Гундаревой никогда уже не возникнет на подмостках этого театра. В этих словах нет ничего, что могло бы принизить, как-то умалить значение ее коллег – просто она незаменима, вместе с Гундаревой и Андреем Александровичем Гончаровым ушла из этих стен какая-то мощная, природная, неподвластная сухому анализу энергия; угас неукротимый театральный темперамент.