Пике в бессмертие

Появился механик. Хитро подмигнул, подсунулся к уху шепнул:

— Сегодня полетов уже не будет. Да и некуда лететь-то. А у меня бутылка. Давайте, командир, за победу! Такая радость, такая радость! Скоро домой! Эх, давайте, командир по глотку, — махнул он рукой.

— Нет, нет, — отмахнулся я. — Ты что, чокнулся?! Я же на боевом.

И действительно, предложить летчику выпить на боевом дежурстве в первой готовности! Да, неделю назад он бы только за такое предложение сам любого под трибунал отправил. Но это же неделю назад, в боевой обстановке, а теперь какое оно боевое, если война кончилась?! И вообще, какие теперь могут быть вылеты?

— А, черт с ним, — махнул я рукой. — Наливай!

Выпили по полному стакану. Механик налил по второму. И в этот момент, надо же было случиться такому, подбежал посыльный.

— Тревога!

Эскадрилья поднята в воздух. Задание штурмовать прорвавшуюся откуда-то в район подопечной пехотной дивизии, не сложившую оружия танковую группу немцев.

Штурмовики обрушились на немцев со всей силой своего огня. Не прикрытая ничем с воздуха танковая колонная остановилась, смешалась. Подбитые, горевшие машины перегородили дорогу остальным.

Подоспели новые группы самолетов, наши танки.

Я работал как обычно, даже с еще большим азартом, укладывая бомбы точно в цель, расстреливал танки из пушек, косил пулеметными очередями пехоту. Как всегда, четко командовал эскадрильей, руководил штурмовкой.

Израсходовав боезапас, вывел эскадрилью из боя, довел до аэродрома. А вот посадил самолет с трудом. Наверно, в бутылке механика был ром невероятной крепости, он и дал о себе знать. Чуть приземлившись, я тут же, прямо в кабине уснул.

Меня вытащили. Подошел командир полка. Глянул на своего подопечного и, сразу разобравшись в чем дело, отправил пьяного комэска домой.

Наутро, как положено, был разгон. Но война-то кончилась, не судить же провинившегося.

— Твое счастье, что она кончилась, — сказал, закончив отчитывать меня, командир. — А то бы! В общем, прощаю. Помни, в следующий раз, на боевом... — И запнулся, наверное, подумав: «Когда он будет, такой следующий?» Улыбнулся. Война-то кончилась!

Та самая, чуть не ставшая для меня трагической, штурмовка, оказалась для полка, да, наверное, и для всей штурмовой и прочей авиации, последней. И не важно, что я ее даже и не запомнил — после рома-то, — и без нее эти три года были полны штурмовками, боями, и вспоминать их было не очень-то радостно, хотя они были преимущественно победными. Хорошо, счастливо было вспоминать одно: конец войны и общую Великую Победу!

Памятным в моей жизни остался день седьмого июня. В этот день, на том же самом аэродроме в Фюнстервальде, состоялся митинг по поводу награждения штурмового Гвардейского корпуса Рязанова, орденом Суворова Второй степени.

Обстановка торжественная, вдоль стартовой линии выстроились «ИЛы», перед ними — четкие ряды летчиков. На правом фланге гвардейское боевое знамя, с прикрепленным к нему орденом Красного Знамени.

Команда «Вольно!», и комкор генерал-лейтенант авиации Рязанов объявляет митинг открытым.

Выступают с приветствием маршал Советского Союза Конев, за ним — командующий воздушной армией генерал-полковник Красовский. Они говорят об огромном вкладе, внесенном корпусом в победу над врагом, перечисляют боевые операции, блестяще проведенные полками, эскадрильями, каждым летчиком в отдельности.

— Не было такого случая, — восклицает маршал Конев, — чтобы летчики корпуса не выполнили, при любых условиях, — подчеркивает он, — боевого задания.

Выступающие называют имена летчиков-героев, погибших смертью храбрых, особо отличившихся, стоящих в строю.

Знаменосцы, Герои Советского Союза, уже майоры Максимов, Токаренко и я, пронесли перед строем знамя.

Маршал прикрепляет к красному полотнищу орден. Напоминает:

— Когда я вручал корпусу первую награду — орден Красного Знамени, сказал: «Уверен, что вы, крылатые, гвардейцы, будете в небе над Берлином первыми! Рад, что оправдалось мое предсказание! Я очень рад! Честь вам и слава!»

Парад Победы

Потом произошло невероятное. Парад Победы — и я его участник! Полк готовился к перелету. В полном составе мы должны были перебазироваться в Австрию. Как-то жаль было покидать Фюнстервальде. В годы войны, особенно в наступлении, мы привыкли почти каждую неделю менять аэродромы. А тут стоим уже больше месяца, обжились, обзавелись друзьями в соседних частях.

Буквально накануне отлета меня неожиданно вызвали в штаб корпуса. Вновь прохожу знакомым коридором к кабинету генерала Рязанова. В приемной у него много офицеров из разных частей. Невольно в сердце закрадывается тревога: что случилось, за какой надобностью собрали нас?

Адъютант приглашает всех в кабинет. Командир корпуса сегодня выглядит несколько необычно. Он при орденах, в парадном мундире. И настроение у него, как видно, отличное.

— Я собрал вас, товарищи офицеры, — заговорил генерал, -чтобы сообщить приятную новость. В конце месяца в Москве состоится Парад Победы. На нем вы будете представлять наше соединение. Есть вопросы — пожалуйста. Если нет — можете быть свободны. Дополнительные указания получите в своих частях. Капитана Бегельдинова попрошу остаться.

Все разошлись, мы остались вдвоем в кабинете.

— Садись, садись, разговор предстоит долгий и не совсем приятный. Мне доложили о полете в район Мельники, — генерал пристально посмотрел на меня, и я почувствовал, как краска заливает мое лицо. — Изволь объяснить свое поведение.

Что я мог сказать командиру корпуса — человеку, которого глубоко уважал, больше того — любил как отца родного. С первого и до последнего дня войны он был моим высшим начальником, требовательным, порой безжалостно строгим, но всегда внимательным и справедливым.

— Ну, я жду, — Рязанов встал, закурил, прошелся по кабинету. И я, не скрывая ничего, рассказал о злосчастной бутылке рома, просил простить меня и дал слово, что впредь никогда не случится ничего подобного. От стыда я готов был провалиться сквозь землю.

— Пойми меня правильно, — генерал сел в кресло напротив. — Война сделал тебя офицером. Родина отметила твой путь многими боевыми наградами. Тебе ли заниматься ухарством, быть мальчишкой? Мы решили не наказывать тебя, но предупредить строго.

Я встал и еще раз дал слово быть впредь образцом дисциплины. Уже прощаясь, генерал сказал:

— Жаль, что ростом ты невелик.

— Почему?

— Да вот на параде левофланговым пойдешь, далеко от мавзолея.

На душе у меня сразу потеплело. Я понял, что инцидент со злополучным ромом исчерпан.

В самом лучшем настроении вернулся в полк. Здесь уже знали, что я еду в Москву. Товарищи от души поздравили меня. Но, признаться, меня волновало одно обстоятельство: кто поведет в Австрию мой самолет, мой тринадцатый. (Номер погибшего, по моей просьбе, присвоили новой машине, после возвращения из госпиталя). Неожиданно вопрос разрешился очень просто.

— Оставим тринадцатый в Фюнстервальде, — решил командир полка. — С ним будет и твой механик. Вернешься из Москвы — вместе прилетите. Только сначала проверь, нет ли где-нибудь в загашнике еще одной бутылки рома.

Все присутствующие при этом разговоре расхохотались. Смеялся и я — после разговора с генералом я имел на это право.

... Поезд медленно идет через Польшу. В составе офицеры -участники Парада Победы. Проезжаем места недавних боев, видим раны, нанесенные войной. С утра до вечера в вагонах не прекращаются воспоминания. И, что странно, теперь, когда смолкли бои, у каждого вдруг появилась масса забавных историй. Мы иронизируем над своими неудачами, подтруниваем друг над другом.

Вот и граница. Все прильнули к окнам. Разговоры умолкли. В торжественной тишине состав перешел границу. О чем думал каждый из нас в этот момент? Трудно сказать. Я мысленно окинул взглядом путь от Старой Руссы до Берлина и Праги, вспомнил друзей, которые не дожили до Дня Победы.