Меняю курс

Помиловав Санхурхо, правительство решило, что он должен отбывать наказание, как любой другой осужденный, и заключило его в тюрьму Дуэсо. Это дало повод реакционным кругам начать злобную кампанию в прессе. Статьи, интервью, данные самим Санхурхо в тюремной камере, его фотографии в арестантском костюме постоянно появлялись в правых газетах, распространяемых по всей Испании и раздаваемых в церквах после богослужений. Лживая пропаганда, вовсю раздуваемая реакцией, пыталась, лицемерно играя на чувствительных струнах испанцев, представить предателя своего народа, справедливо осужденного на смерть и великодушно помилованного, как жертву, мученика, почти героя. [253]

К моменту провозглашения республики в армии имелись лишь небольшие группы убежденных республиканцев и ярых реакционеров. Подавляющее же большинство военных были политически нейтральны или индифферентны, не испытывали к новому строю ни любви, ни ненависти, но приняли его и подчинились ему.

Я считал, что на это подавляющее большинство и следует обратить особое внимание. Прежде всего необходимо было направить усилия для привлечения этой части офицеров на нашу сторону или по меньшей мере умело противодействовать вражеской пропаганде среди них. В силу существовавших в армии порядков, накладывавших соответствующий отпечаток на образ мыслей, это большинство было предрасположено скорее воспринимать пропаганду, враждебную республике.

Я попытался коснуться некоторых причин, оказавших влияние на изменение позиции армии в отношении республики. Это изменение являлось реальным фактом, и игнорировать его было нельзя. Достаточно сопоставить нейтральное или благожелательное поведение военных в период установления республики и их поведение во время путча Санхурхо.

Эти причины, если каждую из них рассматривать в отдельности, могут показаться незначительными. Однако враги сумели ловко использовать их в своей подрывной деятельности, найдя для этого благоприятную почву, ибо воспитание и атмосфера, царившая в армии, способствовали формированию таких взглядов, которые легче поддаются отклонению вправо, чем влево.

* * *

Хотя это и не в натуре испанцев, но я с ранней молодости с симпатией относился к влюбленным и всегда, если представлялся случай, содействовал им. Я говорю об этом потому, что испанцы обычно осуждают и порицают своего ближнего за то, что сами совершили бы, если бы представилась возможность. Многим моим соотечественникам не по нутру любовные похождения других, хотя сами они проводят жизнь в поисках подобных приключений и возмущаются, когда кто-либо препятствует ухищрениям, к которым они прибегают, чтобы добиться успеха у слабого пола. К этому стремилось в мое время большинство испанцев. Путешествуя, мужчины специально искали какой-нибудь повод для такого развлечения. Они [254] осматривали вагоны поезда в надежде обнаружить одинокую женщину, чтобы попытаться одержать победу над ней. Часто случалось, что такой господин, потерпевший крах в своих попытках, стремился всеми силами помешать своему более удачливому сопернику.

Однажды ко мне пришел мой хороший друг капитан Перес Пардо и таинственным голосом попросил меня оказать ему важную услугу. Ему нравилась одна мадридская девушка, Пити де ла Мора и Маура. Он обещал ей устроить «воздушное крещение». Но на аэродроме в Хетафе сделать это было нельзя, поэтому он обратился ко мне с просьбой разрешить привезти эту девушку в Алькала, где по субботам инструкторам разрешалось брать в полет гражданских лиц.

С капитаном Пересом Пардо, бывшим в Мелилье моим летчиком-наблюдателем, меня связывала старая дружба, оборвавшаяся после трагических событий, о которых я расскажу позже.

Пикос{113}, как его называли в авиации, имел, на мой взгляд, несколько слабостей, не влиявших, однако, на мою привязанность к нему. Одна из них - восхищение всем, что имело хотя бы малейшее отношение к аристократии. Он страшно огорчался, что у него «простая» фамилия Перес, а поэтому подписывался Перес Пардо. Другой причиной его переживаний был нос, очень маленький и немного искривленный. К этому следует добавить его страсть изысканно одеваться и влюбчивость.

В тот вечер мне не очень хотелось быть в обществе Пикоса и его симпатии, так как, по всей вероятности, речь шла о какой-нибудь скучной девице из «высшего общества» (именно такие обычно нравились капитану), но я все же пошел ему навстречу. План приняли такой: я заеду за ними на своей машине, мы пообедаем у меня в Алькала, затем совершим полет, и я отвезу их обратно в Мадрид. На этом моя миссия заканчивалась.

В субботу, явившись за ними в кафе парка Ретиро, я нашел Пикоса в обществе двух девушек, очень похожих друг на друга. Они сразу произвели на меня прекрасное впечатление, хотя в то утро я был не в лучшем расположении духа. Немного стесняясь, Пикос представил меня Пити и ее сестре Констанции, вынужденной сопровождать их, так как мать не разрешала Пити ехать одной. [255]

Не буду подробно останавливаться на том, как постепенно, по мере знакомства с Констанцией де ла Мора, исчезало мое плохое настроение. Обед, которым угостила нас Сенья Алехандра, понравился моим гостям. Поскольку Пикос был всецело занят флиртом, Констанция и я могли спокойно разговаривать и изучать друг друга. Судя по тому, как быстро прошло для нас время, результат этого взаимного изучения, видимо, был благоприятным. После обеда мы поехали на аэродром. Я летал с обеими сестрами, и лишь поздно ночью мы вернулись в Мадрид. Все, мне кажется, остались довольны. Во всяком случае, у меня встреча оставила настолько приятное впечатление, что при прощании я предложил Констанции увидеться на следующий день.

* * *

История Констанции де ла Мора, или Кони, как ее все называли, - редкая для ее среды. Ее отец - землевладелец, директор компании «Электра» в Мадриде, мать - дочь Антонио Маура, главы консервативной партии. Оба типичные представители крупной испанской буржуазии.

Когда я познакомился с Кони, ей было 25 лет. В 20 лет она вышла замуж, но вскоре рассталась с мужем, о чем откровенно написала в своей книге «Вместо роскоши». Кони жила в Мадриде с четырехлетней дочерью Лули.

Эта сторона жизни Кони не представляла собой ничего особенного. Удивляло другое: она, дочь весьма обеспеченных родителей, зарабатывала себе на жизнь, служа в магазине. Кони предпочитала жить скромно, но независимо. В роскошном доме родителей ей не пришлось бы заботиться о материальной стороне своего существования, но она должна была бы приспосабливаться к среде, внутренне чуждой ей, и мириться с идеями, которые далеко не всегда разделяла. Однако больше всего удивляли родных и друзей ее твердые политические убеждения. Они не могли понять, как женщина их класса может быть искренней и горячей сторонницей республики.

* * *

В какой- то степени Мадрид похож на деревню. Наши отношения с Кони вскоре стали общим достоянием и даже предметом обсуждения. Легкомысленные и счастливые, как все влюбленные, мы ничего не предпринимали, чтобы воспрепятствовать сплетням. Обычные пересуды длились до тех пор, [256] пока не стало известно, что Кони и я решили пожениться. Мы ждали только момента, когда кортесы примут закон о разводе.

Друзья и родные Кони, до этого делавшие вид, что не знают о наших отношениях, услышав, что речь идет о браке, приложили все силы, чтобы помешать ему. Они всячески пытались убедить Кони в том, что развод с первым мужем невозможен. Но все уговоры оказались тщетными. Наконец отец после продолжительной беседы с ней предложил предпринять необходимые шаги перед Ватиканом, чтобы получить разрешение папы римского на развод. Но Кони отвергла и это предложение. Она не желала участвовать в отвратительном фарсе, который нужно было разыграть, чтобы добиться в Риме аннулирования брака, и не хотела, чтобы отец заплатил Ватикану несколько тысяч дуро.