Повесть о художнике Айвазовском

— Разрешите мне, Иван Константинович, быть подателем этого письма и прошения. Когда-то в Петербурге я просил вас принять мою помощь для беженцев-армян. Вы обошлись без нее, сами приютили несчастных людей и дали им землю в своем имении. Этим вы доказали, что гений и добро неразлучны. На этот раз долг художника и человека повелевает мне выиграть битву за крестьян Джума-Эли.

Губернатор принял Репина в своем домашнем кабинете. Это был старый генерал с багровым лицом. Низкий лоб, сизый нос, маленькие алчные глазки и отвисшие мокрые губы губернатора произвели отталкивающее впечатление на художника. Однако, заранее подготовленный другом Айвазовского, губернатор принял Репина любезно.

— Учитывая ходатайство ваше и Ивана Константиновича за крестьян Джума-Эли, я сегодня же дам распоряжение правителю своей канцелярии аннулировать договор с почтенным феодосийским негоциантом, хотя, откровенно говоря, мошенники-крестьяне этого не заслужили. Только… — тут маленькие глазки губернатора стали совсем наглыми, — не будете ли Вы так любезны, почтеннейший Илья Ефимович, задержаться в нашем городе и написать портрет кого-либо из членов моего семейства.

У Репина б это мгновение мелькнула озорная мысль. Он поклонился губернатору и учтиво ответил:

— Сочту за честь написать портрет вашего превосходительства.

На второй день Репин провожал крестьянских ходоков, радовавшихся благоприятному исходу дела. Художник расцеловался со стариками и обещал навестить их.

Через неделю портрет был готов, и Репин отослал его губернатору. Губернатор по этому случаю пригласил своих ближайших друзей и подчиненных. Когда гости собрались, ом велел распаковать портрет и внести его в гостиную.

Два лакея торжественно внесли портрет и поместили его на самом видном месте.

Хозяин и гости двинулись к портрету и тут же замерли; с холста на них глядело отвратительное лицо со свиными глазками и ртом старого сластолюбца.

Все увидели пороки, которые им были хорошо известны, но губернатору казалось, что он их ловко скрывает.

— Убрать! — забыв о приличии и присутствии дам, закричал побагровевший от гнева губернатор.

В тот же день портрет был уничтожен, а Репин в это время был уже далеко и любовался скалами на берегу моря. Ему предстояла совместная с Айвазовским работа над картиной «Прощанье Пушкина с Черным морем».

В Феодосии Репин требовательно расспрашивал Айвазовского о Пушкине как он выглядел, какие у него были характерные черты, жесты, манера одеваться, о каждой черточке великого поэта допытывался Репин у Айвазовского.

— Вспоминайте, вспоминайте, Иван Константинович! Ворошите в своей исключительной дивной памяти те далекие дек, когда вы, счастливец из счастливцев, видели, разговаривали с ним, ощущали в своей руке тепло его ладони, глядели в его глаза…

И Айвазовский вспоминал…

Работа с Репиным спорилась. И вскоре на полотне стал возникать образ поэта. Пушкин прощается с Черным морем. Поэт стоит на скалистом берегу. Сняв шляпу, он обращается в последний раз к любимому морю со словами:

Зашумело, загрустило море вместе с поэтом. Но через минуту оно опять взыграло. И. Пушкин, усылаемый царем с берегов южного моря в новую ссылку на север в село Михайловское, клянется морю оставаться непреклонным и сильным, идти избранной дорогой свободы.

Уста Пушкина шептали эту клятву. Услышало море слова поэта, который так дивно воспел его в стихах, и еще больше зашумело, заволновалось. Оно как бы заклинает поэта, чтобы долго, долго хранил он в памяти его гул, чтобы унес он с собой его образ и голос в далекие леса и поля севера…

В картине гармонично слились образы Пушкина и моря. Так же слилось воедино творческое воображение обоих художников, когда они писали вдвоем картину: Репин — Пушкина, Айвозовский — море и скалистый берег.

Айвазовский очень дорожил своими картинами о Пушкине. Прошли многие годы со дня гибели поэта. В живых осталось немного людей из тех, кто знал его лично, встречался с ним. Айвазовский — один из этих немногих. В свои картины о Пушкине Айвазовский вложил и общие представления о Пушкине великом национальном поэте, и свои личные воспоминания о встречах с ним, и дань признательного сердца. Айвазовский никогда не забывал, как ласков был Пушкин с ним — начинающим художником.

Пушкинские картины Айвазовского вызвали большой интерес.

К нему обращаются из Петербурга и Москвы с просьбами присылать новые картины о Пушкине. Просят об этом же Исторический музей в Москве. И художник посылает туда свои самые любимые полотна: «Пушкин у гурзуфких скал», «Пушкин и семья Раевских».

Айвазовский не расстается с книгами поэта. В каждой пушкинской строке звучали для него, теперь еще сильнее, чем много лет назад, ясность и гармония, вечная хвала, природе и жизни, хвала человеку и его разуму…

Размышления о Пушкине, высокий гуманизм поэта вдохновляют Айвазовского на новый труд — он создает грандиозную картину «Штиль».

На картине изображено Средиземное море. У берега — рыбачья лодка. Рыбак отдыхает на берегу. Рыбачка охраняет его сон. Полдень. Зной. Море спокойное, величавое, уходящее в бесконечную даль. Над ним прозрачный воздух, насыщенный солнечным теплом. Все овеяно покоем и счастьем. Даже солнечная дорожка на морской глади голубовато-молочного цвета опала говорит о счастливом покое, в какой погружена сейчас природа. И с этим покоем природы гармонирует безмятежный отдых рыбака на берегу. В этой картине, изображающей обыденную жизнь, много поэзии и светлых раздумий. В ней все осязаемо и материально: и берег, и вода, и даже воздух, пронизанный светом.

Светла была душа старого художника, и в картинах он раскрывал людям свое преклонение перед вечной красотой природы, свой благоговейный восторг перед ней. Был он, как в юности, полон душевных сил.

Но вдруг трагические события врываются в жизнь Айвазовского. В султанской Турции погромщики устроили кровавую резню мирного армянского населения. Об ужасах, творимых турками, с возмущением заговорили во всем мире. Армяне отовсюду обращаются к Айвазовскому, чтобы он своей кистью заклеймил кровавых убийц. Всюду знают о добром, отзывчивом сердце художника. До сих пор помнят его картины о греках-повстанцах на Крите.

Восьмидесятилетний художник потрясен новыми зверствами турецких каннибалов. И он пишет в Армению:

«Глубоким горем опечалено сердце мое этой неслыханной, невиданной резней несчастных армян».

В скорбь погрузился дом художника. Лицо Ивана Константиновича в эти дни как бы окаменело, одни глаза, пылающие гневом, выдают его глубокие страдания.

В те дни армяне, жившие в Феодосии, с самого утра собирались группами у дома Айвазовского. Каждый хотел узнать последние известия о событиях в Турции. Айвазовскому ежедневно доставляли экстренной почтой русские и иностранные газеты.

Однажды утром, когда толпа, как обычно, собралась у дома художника и нетерпеливо ждала появления Айвазовского со свежими газетами в руках, на улицу выбежал его слуга Дорменко, донельзя взволнованный.

— Ох, люди добрые, что творится у нас сегодня! — Дорменко по-бабьи всплеснул руками. — Иван Константинович достал все ордена, пожалованные ему султаном Абдул-Азисом, и повесил на ошейник псу Рексу…

Не успел Дорменко сообщить эту поразительную новость, как открылась парадная дверь и показался Айвазовский со своей собакой.