Дневники Фаулз

Назад в деревню — при свете луны и звуках флейты. Какой-то пастух в полях играл на свирели; я уже съел свой ужин при свете лампы и успел лечь в постель, а он все играл.

На следующее утро я отправился в Герайон [333], обособленно стоящий храм, где встретились аргивяне и их союзники. Именно здесь, по существу, началась Троянская война, здесь же Зевс женился на Гере. Мне пришлось идти на юг вдоль подножия гор. Я пересек Аргивскую равнину, большие участки жнивья, где бродили индейки, овцы, ослы и пони. Эти места славились замечательными индейками, а гомеровское определение «лошадей разводящие» все еще применимо к местным жителям. Я чувствовал себя счастливым: солнце пекло, дул легкий ветерок, и я был один. По пути зашел в маленькую деревушку, спросил дорогу. Меня поняли. Я продолжил путь. Оставил позади гору, на которой, как я предполагал, находилось святилище, спустился в узкую, но восхитительно зеленую и сыроватую долину, где росли кипарисы и лимоны. Там были даже грязные лужи. И две фермы. Казалось, я попал в Шангри-Ла. Выбравшись из долины, я миновал оливковую рощу, где во множестве рос тимьян. Солнце нещадно палило. Мне встретился человек на ослике. На нем была строгая шляпа и залатанные во многих местах брюки. Мы обменялись приветствиями и подозрительными взглядами. От Герайона мало чего осталось. Фундаменты храмов, горы камней, отдельные фрагменты циклопической стены. Я сидел на холмике и смотрел, как два канюка атакуют беркута. Нарядная черно-белая каменка-попутчик мелькала среди руин. Я стал искать какие-нибудь стоящие обломки или черепки — и надо сказать, с большим успехом. Среди моих трофеев — сердоликовая бусина, обломок обсидиановой бритвы, много красивых черепков, странный металлический предмет, найденный в расщелине стены. Я интенсивно продолжал поиски под палящим солнцем, находящимся в самом зените. Обед я решил пропустить. Около двух я вдруг понял, что умираю от жажды. Обратная дорога была ужасной, солнце било прямо в глаза. В прохладной долине я тщетно высматривал какие-нибудь фрукты, но разглядел лишь валявшиеся на земле два старых лимона. Я подобрал их и съел, стараясь, чтобы меня не увидели с ферм. Подгнившие и сухие лимоны дали, однако, мне силы добраться до деревушки, где я выпил целых две бутылки лимонада на глазах изумленных сельских жителей. Теперь домой.

Вечером я пошел осматривать остальные гробницы — темные очертания на стерне и в оливковой роще. На холме за деревней находится современный музей, прекрасно спроектированный. Непонятно почему, он пустой и заброшенный. Из деревни в крепость лучше всего идти мимо него, оставив сбоку темно-синюю стену гор. Занимаясь поисками черепков, я надолго задержался и в гостиницу попал не скоро, решив посетить крепость позднее. Через огромную дверь я проник в местами обвалившуюся, похожую на каменный улей гробницу — в духе архитектуры друидов. В Микенах много сходства со Стоунхенджем.

Ночью дул сильный ветер, ставни ходили ходуном. В крепость я не пошел, чувствуя сильную усталость. В отличие от многих я не нашел Микены мрачными или нагнетающими уныние. Скорее загадочными — таинственными и величавыми. Они более основательны, более примитивны, чем Кносс или Фест [334]. Но, как и там, дают представление об идеальном обществе в совершенной среде — это культурный центр в мире, где человек уверенно себя чувствует и с удовольствием путешествует. Воздух, простор, дороги над равниной. Всадники в Львиных воротах. Короли вдоль подножия гор направляются к Герайону, раскинувшемуся на солнечном отроге. Аргос, Тиринф, все ушло. Одни руины.

Восхождение на Парнас. Частично решение было принято под влиянием тепличной атмосферы роскошного отеля в Дельфах — все удобства цивилизации, — частично носило символический характер. Мне хотелось подняться на Парнас, гору поэтов, победить ее физически, что уже было бы символично [335]. Лучшим местом для начала восхождения представлялось местечко Арахова [336], куда я и отправился автобусом ранним утром уже на следующий день. На автобусной остановке были еще англичане — немногословные, остроумные, они обсуждали счет. После вульгарных американцев с сибаритскими замашками, на которых я нагляделся в отеле, поведение англичан было как глоток свежего воздуха, они показались мне удивительно славными. Неожиданный слабый прилив любви к родине. Прибыв в Арахову, я нашел небольшую гостиницу и объяснил, чего хочу. Хозяева подтвердили то, что говорили другие: мне нужен гид и осел. Наверху есть пристанище, но оно высоко и там холодно. Сын хозяйки пришел мне на помощь. Он говорил на ужасающем французском, почти таком же плохом, как мой греческий. Я сказал, что хотел бы поесть. Бледному застенчивому юноше было лет пятнадцать-шестнадцать, и, как я понял, он считал себя на голову выше остальных деревенских жителей. Помощник он был никудышный.

— Мне хочется шоколада, — попросил я.

Юноша нашел магазин, где продавались крохотные шоколадки.

— Мне нужны большие, — сказал я.

— Таких нет, — ответил он и посмотрел на меня с легким недовольством.

Но уже в соседнем магазине лежали большие плитки. То же самое повторилось и с яйцами. Я сказал, что хочу яйца вкрутую. «Oeufs durs» он не понимал, а я не знал, как будет по-гречески «варить», не говоря уж о «кипятить». Мы зашли в две таверны — там нас приняли без особого удовольствия и сказали, что яиц у них нет. Юноша был очень удручен.

— Яиц нет, — сказал он.

Меня это стало раздражать.

— Бог мой, ну должен же кто-нибудь продавать яйца!

— Никто не продает.

— Послушай, все, что мне нужно, — это три или четыре яйца, и пусть кто-нибудь их сварит.

— Нет. Их никто не сварит. On ne peut pas. On ne peut pas [337].

Юноша смущенно уставился в землю, не понимая моей настойчивости. И он победил. Я довольствовался булочкой, сыром и шоколадкой.

Затем мы отправились за ключом от хижины на горе; по мощеному переулку пришли к дому, где в темной комнате с зарешеченным окном за ткацким станком работала женщина. Она к нам вышла. Ключ был у ее отца, а он ушел. «А когда придет?» Женщина пожала плечами, предположила, что через час, но в голосе не было уверенности. Сверху высунулась ее мать, она хотела знать, в чем дело. Из окна соседнего, увитого виноградом дома выглянула женщина с ребенком. Девушка с ведром остановилась и слушала. Греческие нудные переговоры продолжались.

— Ничего хорошего, — сказал юноша, выдерживая свой стиль пессимиста. — Вам нельзя идти. On ne peut pas.

Оставив его слова без внимания, я заговорил по-гречески. Как я понял, требовалось письмо из туристической конторы.

— Это не обязательно, — сказал я. Переговоры возобновились. Мне предложили пуститься в путь завтра.

— Нужен проводник. Дорогу хоть знаете?

— Знаю. — Я назвал расположенное над Араховой летнее селение. Это было ошибкой. Дорога пролегала не там.

— Dexia, — сказала женщина. — Ochi Kalyvia [338].

— Ne, ne, хеrо — dexia [339].

Мои слова их немного успокоили.

— Я должен идти сегодня утром, — настаивал я.

— Он не знает дорогу, — сказала молодая женщина и прибавила, обращаясь к юноше: — Ты должен его проводить.

Юноша дал задний ход.

— Нет, нет… только не сегодня… then boro [340]. — Он прямо зациклился на отрицании всего, чего можно.

Пожилая женщина перешла к главному:

— За ключ вам придется заплатить десять тысяч.

— Понимаю, — сказал я и полез в карман. Атмосфера заметно потеплела. Стало ясно, что перед ними простофиля.

— Хорошо, — согласилась пожилая женщина. — Завтра. Принеси ключ.