На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Но это были мимолетные минорные настроения, навеянные прощанием с Эмтыгеем, тем Эмтыгеем, который я знал, который был мне так мил и дорог и которого я уже никогда не увижу прежним. Не так ли прощаются родители со своим сыном, надолго расставаясь с ним? Они знают, что он вернется к ним иным, взрослым, возмужавшим, и они гордятся этим, ждут этого и в то же время грустят о том милом, наивном юнце, какого они знают и любят и каким никогда больше его не увидят…

Наступило утро 19 сентября, ясное, тихое, безоблачное, но уж зато и морозное сверх всякой меры. Долго вчера сидел я, глядя вдаль. Ночью долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, а перед глазами проходили этапы нашей работы, наши большие и малые радости в том маленьком, замкнутом мирке, который окружал нас в течение целых пяти месяцев.

Мы быстро позавтракали, взвалили на плечи рюкзаки и зашагали по направлению к обжитым местам. Через три часа мы уже были на устье Эмтыгея.

После тишины маршрутов пришлось сразу окунуться в суетливый хаос последних сборов. И вот все готово. У берега Аян-Юряха колышется на воде флотилия добротных, солидных, крепко сколоченных плотов — целых восемь штук. На шести плотах разместилось по три человека, на двух — по четыре. На одном плоту со мной едут Светлов и неизменный Иван Иванович. Очень хотелось взять с собой Алексея Николаевича, но людей, знакомых со сплавом, у нас мало, а на каждый плот необходимо поставить капитаном человека, который уже прошел этот искус. Поэтому Успенскому, к его крайнему неудовольствию, пришлось принять командование одной из наших боевых единиц.

День 20 сентября прошел в последних сборах: распределение людей и грузов так, чтобы каждый плот был загружен более или менее равномерно, упаковка, учет — вообще всяких хозяйственных забот было, как всегда, более чем достаточно. К вечеру все было полностью подготовлено к отъезду.

В этот день с раннего утра началось паломничество живущих на устье Эмтыгея якутов с женами, чадами и домочадцами. Гости пришли с подарками и пожеланиями доброго пути. В качестве даров нам были вручены копченые хариусы, молоко, сливки и «сорога» — нечто сметанно-кислое и очень вкусное.

Мы в свою очередь угощали их чаем, «соской», сластями. Многочисленная чумазая детвора сперва робко жалась к своим мамашам, не решаясь подходить к страшным «нючча», и поднимала неистовый рев при попытке кого-либо из нас поближе познакомиться с ними. Однако, после того как юное поколение основательно поработало над печеньем, консервированным молоком, шоколадом и конфетами, оно пришло к заключению, что «нючча» не так уж страшны, и знакомство стало постепенно завязываться.

В общем жизнь кипела вовсю, и традиционная «отвальная» была оформлена по всем правилам полевых традиций. Опять в воздухе звенели украинские песни, гудела от неистового пляса земля — мастера самодеятельности показывали свое искусство.

Утром 21 сентября мы распростились с радушными обитателями Эмтыгея и наша флотилия весело заскользила по быстрым зеленоватым водам Аян-Юряха.

Обратный путь

К сожалению, первый день плавания закончился потерей одного из плотов. Случилось неслыханное в истории речного плавания событие: на «ровном месте» опрокинулся плот, чуть не погубив команду и причинив нам довольно крупный материальный ущерб.

Это печальное событие произошло часа в четыре дня. Стояла ясная, холодная, солнечная, довольно тихая погода. Мой плот плыл впереди, медленно скользя по воде. Остальные с интервалами сто – сто пятьдесят метров длинной, растянувшейся цепочкой следовали сзади. Впереди показался небольшой островок, заваленный корягами, бревнами и прочим лесным хламом, скопления которого образовали своеобразный, далеко выдающийся узкий мыс; возле него бурлила и пенилась вода. Около острова русло Аян-Юряха разветвлялось на две почти равные протоки и скорость течения быстро возрастала. Мы завернули в одну из проток и вихрем промчались мимо хаотического нагромождения древесной завали. Островок остался позади, но следующих за нами плотов не было видно. Пришлось прибиться к берегу и сделать остановку. И вдруг мы увидели, что мимо нас, медленно покачиваясь, плывет один из наших плотов, позорно перевернувшись вверх «брюхом».

С мистическим трепетом смотрели мы на это сверхъестественное зрелище. Перевернутый плот! Можно ли представить себе что-нибудь более неправдоподобное? Да еще где! На отрезке реки, где нет ни порогов, ни подводных камней, ни прочих сцилл и харибд! Это было что-то непостижимое. Где же команда этого загадочного судна?

Мы побежали вдоль берега. Вдали раздавались какие-то крики. Когда мы, запыхавшись, добежали до островка, на берегу уже горел костер и около него, дрожа и скрючившись, стояли три жалкие фигуры — команда незадачливого плота.

Постепенно картина стала проясняться. В одной из проток — той, по которой поплыл плот, поперек реки протягивался длинный ободранный ствол дерева, комель которого был плотно зажат среди лесного завала. Вершина ствола находилась у поверхности воды, то погружаясь в нее, то почти выходя наружу. Проплывая мимо, плот «носом» залез на эту вершину, и корма под напором быстрого течения стала все глубже и глубже погружаться в воду. И вот, постепенно поворачиваясь вокруг ствола, как вокруг оси, плот сначала стал «на попа», а затем перевернулся. Команда кое-как вплавь добралась до берега.

Пришлось останавливаться на ночлег. У нас была небольшая лодка. На ней мы быстро догнали «аварийный» плот, который прибило к берегу километрах в двух ниже острова. Несмотря на то что груз был завернут в брезент и крепко привязан к плоту, весь он оказался «вымытым». Случайно уцелел только брезент, запутавшийся в веревках. Все остальное исчезло.

Потери оказались довольно серьезными. Погибли значительная часть продовольствия и несколько ящиков с угольными пробами. Палатка, печка и многие предметы обихода нашли свое успокоение в холодных водах Аян-Юряха.

На следующее утро мы стали осторожно, один за другим, сплавлять остальные плоты по злосчастной протоке, тщательно приглядываясь к галечному дну, которое отчетливо виднелось сквозь прозрачный слон зеленоватой воды.

В полукилометре от острова нам удалось обнаружить ящик с угольными пробами, который удобно расположился на дне омута. Пришлось заняться водолазными работами. Поскольку «любителей» не нашлось, эту задачу мне пришлось взять на себя, тем более что я ежедневно по собственному желанию принимал по утрам холодные ванны.

Мы уселись в лодку втроем — Светлов, Жмурко и я. Вскоре мы увидели ящик, который отчетливо выделялся своим желтоватым цветом на фоне серого галечного дна. Лодка поднялась чуть выше по течению. В нижнем белье, обвязанный вокруг тела под мышками веревкой, спрыгнул я в обжигающе холодную воду и, очень удачно приводнившись около ящика, успел схватить его. Остальное было просто. Ящик в воде оказался очень легким, и его нетрудно было оторвать ото дна и довести до поверхности, где его немедленно схватили и втащили в лодку четыре сильные руки. Вслед за ним был вытащен и водолаз, который только в лодке почувствовал, что сейчас не лето.

Лодка быстро помчалась к берегу, где уже горел огромный костер. Усиленный массаж, сухая одежда, костер и, вероятно, привычка к систематическим утренним омовениям помогли мне быстро прийти в норму.

Потерпевший аварию плот вновь был пущен в дело и предоставлен в распоряжение той же незадачливой команды. Укомплектовали его грузом с других плотов, в результате чего средняя плавучесть нашей флотилии несколько увеличилась.

Плавание такой большой флотилией всегда сопровождается маленькими неприятностями: то кто-нибудь на мель сядет, а то на коряге застрянет, задерживая общее продвижение. Несмотря на эти досадные, но неизбежные задержки, мы все же постепенно продвигались вперед и 28 сентября добрались до Оротука, куда к этому времени Кривошапкин со своим товарищем привел заарендованных здесь лошадей.

Оротук заметно вырос. Он постепенно становился культурным центром. Сейчас это был уже довольно большой, хотя и сильно разбросанный, поселок, состоящий из нескольких десятков домиков, со школой, факторией, сельсоветом.