Были и былички

Бывал и на партизанских базах, обычно раскинутых в горных пещерах или зарывшихся глубоко под землю (так называемые метро). Оттуда и осуществлялись вылазки на врага, обычно под покровом ночи, всегда неожиданные и бесшумные, что наводило ужас на американцев. И уж, конечно, средства партизанской войны были далеки от джентльменства.

Вспомните боевые приёмы из фильма "Первая кровь" со Сталлоне в роли

Рэмбо. Всё это дотошно скопировано из практики моих друзей-партизан.

И это, можно сказать, были только "цветочки".

Особой жестокостью и разнообразием средств убийства врага отличались подразделения, набранные среди горных племён. Сам слышал от вьетнамцев, что первым делом у поверженного врага вырезалась и съедалась печень, так как, по поверью, в ней заключаются все солдатские доблести. Вот в одно из таких племён как-то и попал я в сопровождении вьетнамского боевого подразделения. Добирались туда на

"уазике", долго и круто в горы. Зато красота необыкновенная и люди необычайные. Племя называло себя "мео". И без перевода ясно, что на их языке это означает кошку.

Девушки мео, в отличие от вьетнамок, много выше ростом, грудь не хуже, чем у иных западных, а теперь уже и у наших, актрисок и прикрывали её домотканым шарфиком только в моём присутствии по подсказке вьетнамских сопровождающих. Фигурки точёные, а грацией действительно обладают кошачьей. Мужички приветливые, волосы курчавые, сами сухие и жилистые, ходят только в набедренной повязке с заткнутым за неё ножом с широким лезвием и с арбалетом за спиной.

Почти у каждой хижины, а здесь они все на высоких сваях от змей и разного зверья, канава с водой метра два на метр. А что в ней, я и не понял сразу – три-четыре огромные, с виду деревянные колоды. Тут сопровождающий вьетнамец подкинул к одной колоде листик, и вдруг разверзлась огромная пасть и листика того как не бывало. Оказалось, это рыбины и, по последующему опыту скажу, такой вкусноты, что пальчики оближешь, что, кстати, и приходилось делать, так как ели преимущественно руками. А подана рыбка была на обеде в нашу честь, заняв по длине чуть не весь стол, тушёной с какой-то остропряной зеленью и древесными грибами.

Не буду описывать меню застолья, тем более, что и не понял (может быть, к своему счастью), из чего приготовлено большинство блюд, но что я так вкусно не едал и в лучших ресторанах – факт непреложный.

После риса и зелёного чая, традиционно завершающих здесь трапезу, каждому разомлевшему от обилия еды, сопровождаемой по торжественному случаю возлияниями пальмовым вином, а по сути водкой типа текилы, каждому едоку была вручена, как я понял, курительная трубка.

Представляла она собой одно колено толстого бамбука диаметром чуть больше широко открытого рта с одной сохранённой перегородкой и конусообразной чашечкой, вырезанной из дерева, над дырочкой в бамбуковом стволе.

В чашечку подс ы пали какого-то чёрного порошка и запалили его от лучины. Тут я стал о чём-то смутно догадываться, но, как говорится, поезд ушёл. Пришлось, следуя примеру местных мужичков, приставить трубку ко рту и сделать несколько глубоких затяжек. И тут меня повело. Догадка оказалась правильной, порошочек был опиумным. Но в нахлынувшем кайфе мне было уже всё равно. Беспокоила только обретённая телом лёгкость воздушного шарика, и для верности я вцепился в циновки под собой, которые служили и сиденьем, и напольной скатертью.

В полудрёме мы провели минут пятнадцать-двадцать, затем потихоньку ожили, остались лишь лёгкость и добродушное настроение.

Не подумайте чего плохого. Я потом поинтересовался у сопровождающих вьетнамцев и меня заверили, что наркомания в племени отсутствует начисто, а опий предназначен всего лишь для облегчения переваривания тяжёлой пищи в условиях сухой, калящей горной жары.

Наутро следующего дня, видимо, тоже по подсказке вьетнамцев, в мою честь был устроен праздник принятия меня кровным братом в племя.

Это было что-то сказочное. Перво-наперво мне обмотали запястье левой руки шёлковыми нитками от сглаза злых духов, затем преподнесли подарки: крошечного тигрёнка, маленький арбалет для охоты на дичь, большой – для охоты на зверьё и на американцев. К арбалетам прилагался колчан со стрелками из расщеплённого бамбука с закалённым в огне одним концом и кусочком пальмового листа в качестве стабилизатора на другом. А ещё была маленькая засушенная тыковка с вязкой жидкостью. Мне объяснили, что это сильнодействующий яд типа кураре, в который перед охотой надо макнуть конец стрелки, и тогда любая царапина на теле предмета охоты будет смертельной.

А потом был праздник, люди что-то пели, танцевали, все, включая даже старух с дряблой грудью, пили через длинные соломинки пальмовое вино из крупных глиняных кувшинов. Кульминацией стало что-то вроде спортивного состязания среди юношей. Сначала стреляли из маленьких арбалетов в какое-то травяное чучело, видимо, должное изображать ненавистного американца. Причём скорострельность была потрясающей, уж не меньшей, чем у пулемёта "Максим". Хитрость заключалась в том, что стрелок одним плавным движением вытягивал из колчана, очень напоминающего бамбуковую курительную трубку и висящего за правым плечом на спине, стрелу и укладывал её в ложе арбалета, одновременно локтевой косточкой натягивая тетиву до стопорящей ложбинки. Нажатие на спусковой крючок, упирающийся снизу в тетиву, и полетело бесшумно то, что американцы называли "тихая смерть".

Затем каждый юноша отводил свою хихикающую суженую шагов на двадцать и разворачивал к себе профилем. Вернувшись к стартовой черте, он безошибочно пробивал арбалетной стрелой, особо и не целясь, овальный шиньон, в который были заправлены чёрные, искрящиеся на солнце волосы девушки. У меня каждый раз замирало сердце, но после объяснения, что за всю историю существования племени ни одного промаха не было, я успокоился и с восхищением продолжил наблюдение, изображая хлопающую публику.

На заре следующего дня, по холодку, мы, провожаемые всем приветливым племенем, отправились восвояси. По пути, в чащобе кустарника я отпустил тигрёнка, не без основания надеясь, что здесь он скорее отыщет мать, чем в нашем торгпредстве. Там же от греха подальше закопал и тыковку с ядом. А вот арбалеты и колчан со стрелами украшают мою коллекцию восточных диковинок, и их вид частенько вызывает в моей памяти одну из самых ярких картин, пережитых мной на этом таком далёком Востоке.

Не знаю, как сейчас, а в моё время работы в крупном министерстве существовала такая общественная должность – похоронщик. То застойное время, в шутку ли, всерьёз, называли эпохой геронтократии, то есть власти стариков. И верно, по крайней мере, в моём заведении возраст до семидесяти лет называли средним, а свыше – второй молодостью.

Посему, естественно, общественные похороны были довольно частой процедурой, и заправлял всем этим делом у нас бодрый старичок-боровичок, Алексей Абрамович.

Похороны всегда предваряло, извините за невольный каламбур, немного суматошное оживление. Обсуждали возможные кадровые сдвиги, кто-то предвкушал сокращённый рабочий день в связи с массовым выездом на кладбище, а кто-то – богатое халявное застолье поминок.

Всё щедро оплачивал профсоюз, а Алексей Абрамович по каким-то своим каналам доставал прямо-таки невиданный закусон и остродефицитные сорта водок. Сдвинуть весь этот ритуальный механизм мог только он.

Ходили слухи, что эти его способности и другие несметные общественные нагрузки спасали его в восемьдесят с большим гаком лет от пенсии.

Грамотой он не отличался, зато прошёл всю войну старшиной, а уж что он там кончал, кроме ЦПШ (церковно-приходская школа), одному

Богу известно. Его главной служебной обязанностью было установление производственных связей между различными предприятиями нашей необъятной отрасли. Технология этих расчётов считалась чуть ли не святым таинством, но один дружок на ушко мне сообщил, что как-то подглядел это таинство. Мол, карточки с названиями предприятий