Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1

Брайану проверили зрение - обнаружилось, что ему нужны очки для чтения. Мы долго дурачились в магазине, где продавались оправы, и смеялись, когда Брайан примеривал какие-нибудь причудливые оправы. В конце концов, мы выбрали такую, которая подходила ему, - спокойную, немного серьезную оправу, не слишком привлекающую внимание.

Брайан всегда был красивым мальчиком - с вьющимися русыми волосами и огромными серо-голубыми глазами. Когда он был во втором классе и для него наступил тот самый год унижений и страха, из-за своей привлекательности он получал еще больше тычков и пинков, его еще сильнее дразнили: для юных хулиганов красота была куда большим поводом для приставаний, чем неспособность к чтению. Теперь, в возрасте четырнадцати лет, Брайану не было нужды бояться травли. Его уже начали замечать девочки. Я знала, что охотницы за острыми ощущениями не обратят на него внимания, но вот более интересные, толковые девочки будут искать его расположения. Второй класс научил его быть неприметным; я часто убеждала его задавать вопросы на уроке, но понимала, что он предпочитает обратиться за помощью к учителю лишь после того, как одноклассники выйдут за дверь на перемену.

Я не забрала Брайана из второго класса потому, что думала, будто учителя знают больше меня. А они говорили мне, что моему сыну нужно пройти через эти испытания и не надо ему помогать, поскольку это обычное дело среди мальчишек: каждый год находится один из них, кто становится козлом отпущения, и ничего здесь поделать нельзя. Они сказали, что Брайан это выдержит, что с ним все будет в порядке.

Я много говорила с Брайаном на тему психологии детей-хулиганов, но эти беседы не очень помогали. Этот год оставил глубокие шрамы в его душе, и они будут долго заживать. Когда много лет спустя я, наконец, осознала, что учителя ошибались, я поняла, что подсознательно всегда мучалась и чувствовала, что могла и была должна забрать сына из этого ада и перевести его в другую школу, вступив в спор и с администрацией школы, и с преподавателями и потребовав, чтобы они изменили свою политику и перестали смиряться и не обращать внимания на травлю, которой подвергаются отдельные дети со стороны своих одноклассников. Разумеется, они ничего не стали бы менять, но я в любом случае должна была это сказать.

Впрочем, у этих суровых испытаний, выпавших на долю Брайана, был один положительный итог: он очень рано научился сопереживать другим людям - чаще всего, одноклассникам. Он сочувствовал им в беде и терпеливо выслушивал их рассказы о том, как им грустно или страшно. Мне показалось, что в Брайане проявляются качества человека, который обычно становится психиатром, врачом, исцеляющим психически пострадавших людей. Для этого у Брайана хватило бы и сердечности, и ясности ума.

Моя красавица Энн начала открывать, что ей нравятся математика и естественные науки и что она способна и к первой, и ко вторым Ее прямота, привычка говорить то, что она думала, порой не прилагая особых усилий к дипломатии, способствовали тому, что у нее появилось несколько врагов и хороших друзей, количество которых постоянно увеличивалось. Конечно, она начала привлекать внимание мальчиков, и я старалась по возможности мягко, но настойчиво убедить ее в том, что лучше сначала освоить поле игры, чем сразу сдаться и лишиться девственности. В первом случае у тебя остаются все преимущества. Не уверенная, что мне удастся выиграть эту битву - не уверенная даже в том, что хочу знать, когда эта битва начнется или кто будет моим противником, раз уж на то пошло, - я отвела Энн к нашему семейному доктору, чтобы он прописал ей противозачаточные таблетки.

На вечеринке у своих школьных друзей Энн попробовала марихуану, и ее сильно стошнило прямо на лужайке. На этом закончились ее эксперименты с галлюциногенами.

Венди и Брайан, как и я в их возрасте, чувствовали себя неуверенно в математике, но оба демонстрировали несомненную одаренность в области искусства. Брайан недавно выиграл в школе приз за поделку из кожи: он вывел на куске кожи изображение великолепного дракона, изрыгающего пламя в лучших драконьих традициях. Мы сделали для дракона рамку и повесили его на стене в гостиной.

Ребенком Венди была настолько чувствительна к малейшему признаку неудовольствия родителей, что мы с Уолтером боялись знакомить ее с суровой реальностью школы. Но мы были удивлены - на самом деле просто изумлены - той легкостью, с которой она обзавелась друзьями и очаровала учителей. Наша ранимая Венди оказалась гораздо крепче, чем мы думали, и ее навыки общения укреплялись с каждым месяцем. Она была красивой девочкой, и, как у брата и сестры, у нее было доброе лицо, а также быстро включающееся и непредсказуемое чувство юмора.

Мой старший ребенок, сын Кристофер, родился в период моего весьма недолгого и неприятного замужества, когда мне было девятнадцать лет; я была замужем за знакомым парнем с отделения гуманитарных наук. Кристофер жил от нас в двух часах езды на автомобиле в северном направлении. Он преподавал в частной школе и уже дважды сумел сделать меня бабушкой: в его семье было два маленьких мальчика. Я очень редко виделась с Кристофером и его женой Джейн из-за разделявшего нас расстояния и нехватки у меня свободного времени. Но, когда бы я к ним ни приезжала, я всегда чувствовала большую симпатию по отношению к Джейн. Это была худенькая, робкая девушка, подобно мне, не лучшая домохозяйка. Зато она была очень хорошей, заботливой и внимательной матерью. Джейн продемонстрировала невиданное и неожиданное упорство в своем намерении сохранить брак, хотя это было нелегко с таким мужем, как мой сын. Кристофер был требовательным и нетерпимым в отношении беспорядка в доме: таким он стал после жизни со своей жестокой мачехой Ирен. Она требовала от него военной аккуратности и наказывала за малейшее нарушение своих многочисленных правил, и еще постоянно говорила ему, какой он глупый и невыносимый.

Мне не удалось спасти и Кристофера, еще тогда, много лет назад. После развода с его отцом (тогда мне был двадцать один год) я жила с ребенком в многоквартирном доме - только здесь мы и могли позволить себе жить на те небольшие деньги, что Дик давал нам; молодой человек, рисовавший для рекламных изданий, газет и журналов, не слишком много зарабатывал, пока ему не выпал редкий шанс - получить работу в рекламном отделе крупного магазина, торгующего в розницу, типа Macys или Emporiums.

Мы с Кристофером жили такой же жизнью, какой жили все обитатели многоквартирных домов до эры крэка. В то время совершалось не так много преступлений, как стало впоследствии, однако вскоре я поняла, что в местах, подобных Солнечной долине, те, кто воровал, обрекали на еще большие лишения таких же обездоленных, как они сами. Я узнавала, что значит быть по-настоящему бедной, что бедность делает с человеческим духом. Во время Рождества я старалась не рассматривать красивые витрины магазинов и говорила своим родителям, что с малышом и со мной все в порядке, но что просто был неподходящий момент, чтобы прийти к нам в гости. Вместо этого мы ходили в гости к моим родителям. У моего отца, выздоравливавшего после сердечного приступа, денег в запасе не было. Я знала, что родители очень расстроятся, увидев место, в котором я живу. Поэтому иногда мы с малышом приходили повидать их, а не наоборот.

Именно тогда, когда мы жили в том многоквартирном доме, я начала испытывать ужасную усталость и эмоциональную притупленность, от которой невозможно было избавиться. Я перестала слушать классическую музыку; она пробуждала во мне чувства, а я не была уверена, что смогу с ними справиться. Красота доставляла мне боль. Я не знала, что страдала от болезни под названием депрессия; я думала, что впервые в жизни увидела мир таким, какой он есть, - место, где во всей своей бессмысленности царят борьба, боль и предательство, где лишь наивные, успокоенные самообманом люди надеются на то, что все изменится к лучшему и жизнь станет счастливее.

Гораздо позже, когда я уже вышла замуж за Уолтера, я прочла газетные статьи и посмотрела несколько телевизионных репортажей о волнениях в Уоттсе - пригороде Лос-Анджелеса. Однажды, зайдя в гастроном, я услышала разговор двух домохозяек, стоявших позади меня в очереди в кассу. Они возмущались, обсуждая, как некоторые бедняки в Уоттсе грабили магазины и уносили оттуда не еду, а телевизоры и прочие предметы роскоши. Я стиснула зубы, пытаясь не дать выхода гневу, и внезапно осознала, что я знаю нечто, что у этих обеспеченных женщин »е было возможности узнать, - что одной пищи человеку недостаточно; что порой живший много лет в нищете человек больше ощущает потребность в какой-нибудь красивой, блестящей безделушке, а не в хлебе, и что банальный телевизор, который есть у всех остальных людей, для этого человека является символом всего, чего он лишен. Это не было правильно или хорошо, но я это понимала.