Дело Кольцова

Невольно возникает вопрос, почему же арестовали именно Бабеля и Мейерхольда, а не кого-нибудь других? Ответить на этот вопрос довольно просто. Они и их творчество были абсолютно чужды товарищу Сталину. Он не понимал, да и не мог понять новаторских постановок Мейерхольда. А то, что непонятно товарищу Сталину и что он не приемлет, — вредно для советского народа. Это — антисоветчина. Кроме того, за Мейерхольдом числился еще один грех. В середине 20-х годов один из своих спектаклей режиссер посвятил Льву Троцкому, главному оппоненту и врагу Вождя. А Сталин такое помнил и не прощал.

Бабель создал много замечательных рассказов, он написал «Конармию». Сталину его произведения активно не нравились, а «Конармию» он считал вредной, искажающей образ бойца Красной армии. Кроме того, Сталин наверняка запомнил, что в 1935 году ему пришлось, вопреки своему желанию, отправить Бабеля на писательский антифашистский конгресс в Париже, поскольку его присутствия там потребовали иностранные участники, а Хозяин не включил писателя в состав советской делегации. Наверняка Сталину, имевшему «уши» везде, докладывали и о беседах Бабеля, а тот имел неосторожность иногда высказываться откровенно. Вот пример. Бабель, находясь в Париже, на вопрос Суварина, известного в свое время французского журналиста: «Есть ли возможности каких-либо изменений в Советском Союзе?», ответил: «Война». А вот донос на Бабеля от «сексота» НКВД. Очевидно, этот человек был хорошим знакомым, а может быть, даже другом писателя — если верить донесению, то «сексот» присутствует при довольно откровенной беседе.

«22 сентября 1936 г.

После опубликования приговора Военной Коллегии Верховного суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока, источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн.

Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил:

„Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории.

Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с Хозяином из-за личных отношений ряда людей к нему.

Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?“

Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП(б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал:

— Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого:

Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. Сокольников, правда, „большой скептик“ и кабинетный человек, буквально ненавидящий массовую работу. Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его — это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным.

А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу и его многие поддержат.

Из расстрелянных одна из самых замечательных фигур — это Мрачковский. Он сам рабочий, был организатором партизанского движения в Сибири; исключительной силы воли человек. Мне говорили, что незадолго до ареста он имел 11-тичасовую беседу со Сталиным.

Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского — самый блестящий знаток русского языка и литературы.

Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений.

Представляете ли вы себе, что делается в Европе и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др. заявил: „Теперь я расстреляю Тельмана“.

Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!

Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему.

Заместитель начальника секретно-политического отдела ГУГБ старший майор государственной безопасности В. Берман»

Можно не сомневаться, что подобные «сводки» о высказываниях Мейерхольда и Кольцова попадали на сталинский стол. Поэтому и Мейерхольд, и Бабель были обречены.

Но и этих известных людей, по мнению следствия, все равно недостаточно для процесса — не было ни одного крупного государственного деятеля, который мог бы стать главной фигурой на предстоящем процессе-спектакле. И такого человека нашли. Главным объектом задуманного «действа» должен был стать не кто иной, как… Максим Максимович Литвинов — бывший Народный комиссар иностранных дел.

1939 ГОД. ВНУТРЕННЯЯ ТЮРЬМА НКВД. СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

ЛИЧНЫЕ ПОКАЗАНИЯ Кольцова М. Е.

От 31 мая 1939 г.

Заговорщицкая организация в Наркоминделе ставила себе задачей добиться сдвигов вправо в международной, внутренней и культурной жизни СССР, т. е. толкать СССР по пути буржуазного развития.

Для этой цели данная организация использовала свое влияние и положение на фронте международной политики, стремясь создать обстановку вокруг СССР, соответствующую целям и намерениям организации, чтобы соответственно используя эту обстановку, заставить правительство СССР предпринять те или иные шаги, желанные для организации.

В названную организацию входили: Литвинов М. М., Суриц Я. З., Потемкин В. П., Майский И. М., Штейн Б. Е., Уманский К. А. Из не работающих в Наркоминделе к ней примыкали: Кольцов М. Е., Штерн Г. М., Эренбург И. Г., Кин В., Луи Фишер. О данном составе организации мне известно от Литвинова, Потемкина, Уманского, Сурица. Когда точно она создалась — не знаю. Столкнулся и связался с ней в 1935 году — будучи до того связан лишь с Уманским и Гнединым.

Летом 1935 года в Париже полпред Потемкин В. П., в разговоре по поводу конгресса писателей завел речь о том, что де мол в Москве делаются всякого рода вещи и принимаются решения, за которые затем приходится испытывать смущение перед цивилизованной Европой — особенно, например, ему, как образованному человеку, дипломату и профессору. Что «тем, кому дорого достоинство России», надо препятствовать разного рода «левацким» поступкам со стороны правительства, хотя бы даже это грозило неприятностями. Он заявил далее, что мне, как литератору, следует помочь группе работников Наркоминдела, перебросившим мост через пропасть между СССР и Европой. Таковой группой он назвал вышепоименованных лиц. Он добавил также, что другой журналист, Кин, его близкий друг, уже оказал ему в этом отношении огромную помощь в Италии и он добился сейчас перевода его к себе в Париж. В дальнейшем он принялся резко критиковать правительство, за отдельные перегибы и строгости (конкретно не помню, о чем идет речь), заявляя, что вообще методы и характер управления еще у нас отсталые, некультурные и еще не соответствует демократической эпохе. Я целиком согласился с ним, хотя критика носила антисоветский характер.

Потемкин был связан с Андрэ Жидом и Мальро. Охаяв состав советской делегации писателей, как «пошехонцев», он по их (Жида и Мальро) предложению потребовал от Москвы приезда на конгресс писателей Бабеля и Пастернака, хотя они не входили в состав делегации. (Бабель оставался после конгресса несколько месяцев в Париже, поддерживая через свою эмигрантку-жену связь с еврейской эмигрантской буржуазией.) Далее Потемкин вместе с Эренбургом И. Г. организовал поездку в СССР Андрэ Жида и группы его антисоветских спутников, хотя их имена и репутация были достаточно сомнительны. В разговоре со мной он резко критиковал коммунистов Франции, говоря, что компартия слишком рано стремится играть роль в политической жизни, что не в силах делать этого, также нападал на левую интеллигенцию, отдавая предпочтение правым реакционным писателям — Валери, Фаррер, Моруа.

В отношении международной политики Потемкин считал, что СССР необходимо поддерживать тесную связь с Германией и Италией, ибо это «в интересах России». Он подчеркивал свои близко-дружественные отношения с Муссолини, которого хвалил, как великого государственного деятеля. Он указал, что Литвинов, Майский, Суриц — точно такого же мнения, но что эти связи встречают противодействие со стороны Москвы. Тем не менее, он поддерживает связи с итальянскими фашистскими кругами на свой страх и риск через Кина. Он выразил сожаление по поводу кратковременности моего пребывания, что мешает моей помощи работе наркоминдельцев. Впрочем, указал он, помогая Литвинову и находя с ним общий язык, я восполню этот пробел. Следующую беседу с ним я имел в 1937 году.