Записки последнего сценариста

Сколько же мы такого понаписали, понаснимали. И ведь - не кривя душой. И ведь - в самом деле, там, в тайге под Братском, в казахстанской степи жили люди, приехавшие туда по доброй воле и часто с романтическими устремлениями, как их теперь ни называй, и этот идеализм не терял своего обаяния, что бы там ни говорилось и ни планировалось на верхних этажах, как не терял своего ореола героизм девушек-радистов, предназначенных кем-то наверху для солдатского (или, скорее, офицерского) ложа.

Другое дело, что нам, пишущим, следовало всегда держать в голове, что за "массовым героизмом" скрыта самая изощренная и циничная форма эксплуатации, и романтизировать ее - грех.

Для начала это надо было понять самим.

Новые города, те, что начинались при нас "от первого колышка", как с гордостью сообщали старожилы, они же новоселы, казались воплощением мечты о светлом будущем. Что население здесь сплошь молодо, дома сплошь новостройки, воплощенное будущее напрочь свободно от прошлого, от старых поколений и семейных гнезд,- казалось замечательным преимуществом. Я тоже не был свободен от этих дежурных восторгов, когда бывал в Волжском, в Братске, в подмосковном Пущино, хотя иногда спрашивал себя, хотел ли бы сам жить в таком городе и уверенно отвечал "нет", не вдумываясь в причины.

В одном из таких городов оказался я уже в свои зрелые годы, в 1983-м, осенью. Это был Волгодонск Ростовской области, построенный в связке с Атоммашем - заводом по производству реакторов для атомных электростанций. В пятнадцати километрах от города строилась и АЭС. Удобный район для производства: судоходная река и трудовые резервы - население ближайших степных районов. Для жизни - менее удобный: жара, ветры-суховеи астраханец, афганец. В дождь - грязь непролазная, и именно в дождь почему-то - запахи с ближайшего химического завода, смог, нечем дышать. Зелени в городе мало, все, что растет, посажено руками человека. Тополя приживаются, березки - с трудом.

Вот такое выбрали место для жизни. Далекие предки - гунны, хазары, печенеги - в этих местах не селились, судя по раскопкам. Они пасли здесь стада в период цветения степи. Остались следы их кочевий - курганы. Поселений не было.

Жителей в Волгодонске 150 тысяч. Еще десять лет назад было 30. Город разбит на клеточки микрорайонов, какого-то одного центра нет - площади, главной улицы с почтамтом и гостиницей, как в нормальной российской провинции. Это особенно ощущает приезжий вроде меня: попробуй найди, где пообедать или хотя бы перекусить. Два ресторана, в удалении один от другого, функционируют в своем особом режиме: и там и здесь "мероприятия", иным словом свадьбы, и это почти каждый день. Женятся люди, хорошо!

В один из вечеров зван в гости. Хозяева, он и она, строители. День рождения. Гостей человек восемь. Все, кроме меня, в носках - обувь оставили на пороге. Я поздно заметил.

Молодые еще люди - за тридцать, под сорок. Одна из пар - почти москвичи, из Щелково. Он работал поваром в вагоне-ресторане. Она фармацевт, устроилась по специальности. Получили квартиру, довольны.

Вообще я встречаю здесь людей, как правило, довольных жизнью. Считают от нуля - вот не было ничего (речь о жилье, конечно), а получили. Продукты? А что продукты: после пяти можно все-таки купить колбасу в магазинах, бывает и мясо. Почему после пяти? А это правильно решили местные власти: чтобы досталось тем, кто днем на работе. А то ведь придешь - и пусто: все среди дня раскупили бабульки.

О чем разговоры за столом? Да так, о разном. Кто-то притащил в подарок хозяевам метрового сома. Его по частям, расчленив, укладывали в холодильник. Сом оказался вкусным.

Моя бутылка тоже пригодилась, хотя были и свои. С этим тоже неплохо, можно достать при желании.

По телевизору - включили, а как же иначе - как раз про южнокорейский самолет, который сбили наши накануне. Показали нашего летчика, который это сделал. Летчик похож на американца - флегматичный, в небрежно накинутой куртке, держится независимо, знающий себе цену ас.

- Молодец! - похвалил летчика хозяин дома Михаил Павлович.- Настоящий вояка.

Помалкиваю.

Еще немножко о политике. Тут уж я спрашиваю: зачем, говорю, вам эта вся наглядная агитация, как ее называют? Город пестрит лозунгами и плакатами. Куда ни посмотришь, фанерный щит на столбе: "Наша цель коммунизм" или "Сделаем свой город образцовым". Так взяли бы и сделали заасфальтировали бы тротуары, ведь вон какая грязь.

Насчет тротуаров - правильно, соглашаются. Давно пора. А что касается лозунгов - так ведь требует начальство.

В других странах, правильно, этого нет. А чего им там агитировать, у них капитализм. А у нас свои задачи: надо все-таки повышать сознательность.

А что заливает водой подвалы, так это общее явление, болезнь всех новых городов. Надо делать отмостки вдоль стен -три метра ширины полагается при таких грунтах, а строят - метр, полтора. Вот и вода. Непорядок, конечно... Слышали, здесь у нас дом сложился, девятиэтажка? Слава богу, заселить не успели, обошлось без жертв. А все из-за воды: фундамент подмыло. Вода это, учтите, враг номер один, хуже огня!

Так разговариваем, закусываем. Милые, неглупые люди. Кто им задурил мозги? Фармацевт - так просто умница. И хороша собой, какое-то врожденное изящество. Где еще такие женщины, в каких этих ваших благополучных странах!

Признаться, интерес мой к Волгодонску небескорыстен. И связан как раз с тем самым рухнувшим домом-девятиэтажкой. О доме этом я услышал еще в Москве от приятеля архитектора, с которым мы встречались время от времени у общих друзей.

- У меня неприятность,- сказал он мне в этот раз.- Дом сложился.

- Как это? - я еще не знал терминологии.

- Вот так,- он показал на пальцах.- Гармошкой.

Дом, объяснил он мне дальше, в городе Волгодонске. И аккурат той серии, которую проектировала его мастерская. Виноваты скорее всего строители: могли заморозить бетон при укладке. Или - не те плиты в фундамент. Нужной марки не оказалось. Это у нас сплошь и рядом... А может, добавил он, и проектировщики не доглядели: там, в этих краях, грунтовые воды, просадки, вообще, строго говоря, строить нельзя.

Меня тогда удивило повествовательное спокойствие, с которым это рассказывалось. Я вспомнил сильное впечатление еще детских лет: когда едешь поездом из Тбилиси в Москву, там, в Западной Грузии, у Сурамского перевала, огромной длины туннель, в вагонах зажигается электричество, закрывают окна - и в самый момент выезда, оглянувшись, успеваешь заметить холмик с крестом. Здесь по преданию похоронен инженер, строивший этот туннель. Его прорубали, как всегда, с двух сторон, две партии строителей, должны были сойтись в середине - и не сошлись. Он решил, что это ошибка в расчетах, и застрелился. Ошибся он, как оказалось, только во времени, на один день...

Я не был, разумеется, настолько наивен, чтобы ждать от моего приятеля, человека вполне современного, столичного, притом, конечно, увлеченного своей профессией и преуспевшего в ней, каких-то повышенных переживаний по поводу случившегося. Тем интереснее было сопоставление; в истории этой мерещился скрытый смысл; во всяком случае, хотелось докопаться, что же там в действительности с этим сложившимся, как гармошка, домом и как ведем себя мы сегодняшние в такой ситуации.

Положение московского гостя, "персоны", в каком-то смысле, конечно, осложняло жизнь. С другой стороны, без звонка из Москвы мне бы не попасть даже в здешнюю унылую гостиницу. Но нетрудно себе представить, как смотрится в таком вот городе без тротуаров некто из недосягаемого столичного далека, да еще из кинематографа, наверняка знаменитость - и если не с Пушкиным на дружеской ноге, как некогда общий.наш предшественник Хлестаков, то уж с Гурченко по крайней мере коротко знаком, а может, и в правительство вхож.

Ивана Александровича вспоминал я все эти дни, нахожу сейчас даже строчку в дневнике: "Комплекс Хлестакова. Принимают за кого-то, кем я не являюсь. Изображаю кого-то другого. Это не я".