После Шлиссельбурга

Трафальгар-сквер представляет обширный четырехугольник, несколько углубленный сравнительно с широко раскинутой площадью, на которой он расположен. Никакой растительности на нем нет; вертикальные стенки углубления выложены камнем, а посередине стоит колонна-памятник Нельсона. На площади сквера было устроено 8 кафедр, с которых говорили ораторы-англичане; на одной выступал Феликс Волховский. У колонны Нельсона была воздвигнута высокая трибуна в форме усеченной пирамиды; с нее, между прочим, говорила одна женщина (фамилию я забыла). Не только ее голоса совершенно не было слышно, но никого и из ораторов-мужчин я не могла расслышать, хотя стояла недалеко. Слышали ли их ближайшие ряды публики — не знаю, но каждая речь сопровождалась аплодисментами. Зато, конечно, все хорошо слышали речь Аладьина. Это был настоящий рев, исключительный по своему громогласию. И никому не рукоплескали так, как ему. В его лице чествовали народного представителя — депутата 1-й Государственной Думы. Это была тенденциозная овация.

К моему удивлению, сомкнутой толпы совершенно не было, хотя число участников демонстрации было 15 тысяч; все время происходило непрерывное движение. Если около кафедр стояли тесные ряды слушателей, то остальная публика, быть может, от невозможности разобрать хоть одно слово, только дефилировала по всему пространству сквера. А быть может, таков обычай на митингах, происходящих на открытом воздухе. Я забыла сказать, что многочисленный отряд здоровенных, румяных городовых (бобби) стоял выстроившись вдоль одной из сторон сквера. Тут же перед ними развевались знамена разных организаций с резкими девизами и эпитетами, относящимися к царю, — вроде «убийца», с изображением руки, с пальцев которой капает кровь. Эта демонстрация была одна из самых грандиозных в Лондоне. Другая манифестация, захватившая несравненно большее число участников, носила совершенно особый характер. Она была организована английским духовенством.

1 июля в «Daily News» появилось воззвание восьми авторитетных лиц духовного звания. Во главе их стояла подпись известного оратора, баптистского священника Клиффорда. Инициаторы предлагали всем свободным церквам Англии посвятить воскресенье 11 июля молению в церквах о смягчении сердец тех, кто ответственен за дурное обращение с заключенными, и об утолении печали заключенных. Такой молитве должно было предшествовать описание условий русских тюрем.

Лондонское духовенство единодушно откликнулось на этот призыв.

В означенное воскресенье я отправилась вместе с С. Г. Кропоткиной в один из молитвенных домов баптистов, где должен был выступить Клиффорд. Вначале Клиффорд развернул библию и прочел главу о неопалимой купине, а потом взволнованным голосом произнес речь о внутреннем положении России и закончил возгласом: «Вознесем мольбу к господу, чтоб он послал России нового Моисея, который извел бы ее из пустыни рабства в обетованную страну свободы».

Затем, с брошюрой Кропоткина в красной обложке в руках, выступил доктор Невенсон. Шаг за шагом он изложил присутствующим содержание этой книжки, только что выпущенной в свет и еще не распространенной. Гул возгласов «For shame!» (позор!) каждый раз сопровождал убийственные цитаты о жертвах русского деспота.

Все закончилось общим пением гимна: «Спаси, господи, не троны, не короны, а народ свой!»

Присутствующих было человек семьсот, а церквей, в которых происходили подобные же манифестации, насчитывалось не менее ста.

Итак, 70 тысяч, а иные говорят — 100 тысяч, узнали о преступлениях Николая II и его правительства, задушивших русскую свободу.

Шум, поднятый общественными и профессиональными организациями, из которых я назвала лишь немногие, так отчетливо выразил мнение всей нации, что царю пришлось считаться с ним. Он не приехал в Лондон; он даже не высадился на остров Великобритании. Никакого официального приема или каких-либо торжеств не было.

Консервативный лагерь и его печать были, конечно, не из протестующих: Лондонский совет городской думы в свое время постановил поднести царю адрес в золотом ларчике. При этом, как писали газеты, произошел скандал, так как некоторые члены совета решительно отказались участвовать в этом подношении.

Царь не сошел на берег Англии: русский посол сообщил городскому совету, что царь примет ларчик с адресом на борту императорской яхты «Штандарт», а не в Cowes (на острове Уайт), как предполагалось раньше.

Так кончилась эта история, оскорбительная для его императорского величества.

Свидание с королем Эдуардом имело характер родственного и произошло сначала на яхте императора, потом на яхте короля «Victoria and Albert», затем украдкой на берегу острова Уайт.

Глава сорок пятая

Город садов

Целый месяц я прожила в Гарден-сити — «городе садов», очень интересном местечке, по жел. дор. в часе езды от Лондона. Писатели, чиновники и пр., целый день занятые в Лондоне, живут в немалом числе в этом городке, отправляясь из него утром и возвращаясь вечером. Своеобразие городка заключается в том, что он принадлежит акционерной компании. Она купила большую территорию и начала строить небольшие двухэтажные коттеджи, но не сплошь один подле другого, как это бывает в обыкновенных городах. В Garden City каждый коттедж со всех сторон окружен свободным пространством, на котором может быть разведен садик, огород или оставлена лужайка. По английскому обычаю, плата за домики взимается понедельно, что очень удобно для людей небогатых; притом она ничтожна — всего несколько шиллингов в неделю, и в каждый домик проведены вода и электричество.

Домики не только отдаются внаймы, но и продаются; однако, не навсегда, а на 99 лет, с правом передачи по наследству, не превышающим, однако, в общем означенного срока. По рекомендации мистрисс Соскис, голубоглазой, белокурой красавицы-англичанки, жены моего знакомого, я поселилась у одной старой девицы, суффражистки и вегетарианки, жившей в такого рода купленном домике. В нем было 5 комнат; в передней части ее земельного участка был разведен садик, так густо заросший высокими штокрозами и другими растениями, что моя фигура почти скрывалась среди этих цветов. Позади дома хозяйка разводила овощи в количестве, достаточном на целый год, принимая в расчет, что после картофеля садился топинамбур (земляная груша). Тут же росло несколько кустов смородины, 2–3 яблони и, наконец, был лужок; на нем стояла большая клетка без дна, а в ней находились 2 курицы и петух. Когда они притаптывали траву, хозяйка переставляла клетку на другое место, а прежнее отдыхало, чтобы потом снова зазеленеть. Владелица домика и участка на 99 лет заплатила всего-навсего 200 фунтов стерлингов — на наши деньги около 2000 рублей. Она скопила эту сумму, живя много лет в качестве компаньонки в одной семье в Индии. Из 5 комнат — 3 она сдавала, и в доме делала решительно все сама — никогда наемная работница не переступала ее порога. Для жизни она прирабатывала, делая изящные вышивки на платьях, и при всем том каждый день успевала часа два посвящать чтению: все у нее выходило как-то легко и совершенно незаметно. По вечерам она отправлялась ежедневно на какой-нибудь митинг, и один из вечеров был посвящен танцам в собрании с общей руководительницей, а лет ей было, по меньшей мере, 50. За провизией она ездила на велосипеде, а стряпня (я столовалась у нее) совершалась на газе, в особенно устроенном судке, в котором готовилось три кушанья сразу. Хотя она была вегетарианка, но за обедом мне подавала мясо. Когда же вечером я входила в столовую, чтобы ужинать, я находила весь стол уставленным тарелочками и блюдцами. Чего-чего тут не было! На одном лежали яблочки, на другом — миндальные орехи, на третьем — салат, далее — помидоры, грецкие орехи и т. д. Я насчитывала до 12, с грустью созерцала то, что один знакомый доктор называл «Affennahrung» (пища обезьян) — и оставалась голодной. Наконец я не выдержала и скромно попросила хозяйку вместо этого множества яств оставлять мне от обеда маленький кусочек мяса.