Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове

— Тьфу! — Матрос в сердцах даже плюнул. — Это надо же! Такую пакость удумать… Неужто они так и сделали?

— Погоди, сынок! Не торопи меня. Мне и так-то трудно рассказывать, сам не знаю, в чем душа держится… Ну, кинули меня, значит, связанного да избитого, прямо посреди двора, а сами за дегтем побежали. Парни молодые, глупые, жестокие. Им-то это что — одна забава… И тут, братцы, меня словно осенило. Рядом со мной все это время старуха моя стояла, я ей и зашептал: «Беги в Мусульманский социалистический комитет. Это, — говорю, — последняя наша с тобой надежда». Сказал и словно в яму какую-то бездонную провалился. Совсем, значит, сознание меня покинуло. Очнулся только в тот момент, когда охальники эти бочку дегтя прикатили, раздели меня догола и совсем было уже изготовились в эту бочку меня окунуть. Что сказать, братцы! Тут я уж совсем было решил, что настал мой последний час…

Старик снова замолчал. Теперь уже не один матрос, а все сокамерники, столпившись вокруг, стали его понукать, торопить, подбадривать:

— Ну, ну?

— Что дальше-то было?

— Да говори же ты! Не томи!

— Настал, думаю, мой последний час, — задумчиво повторил старик. — Как вдруг кто-то как крикнет: «Прекратить!.. Прекратить немедленно!.. Запрещаю самосуд!» И такая, братцы мои, сила была в этом грозном возгласе, что у охальников этих, что глумились надо мною, сразу руки опустились…

— Ну, положим, дело было не только в магической силе моего голоса, — улыбаясь, сказал Мулланур. — Со мною были мои молодцы. Такие ребята, которым не составило бы большого труда разогнать всю эту банду. Пусть бы только попробовали они оказать нам сопротивление…

— Так это был ты, комиссар? — воскликнул матрос. — Вот это здорово! Это по-нашему, по-флотски!

Мулланур и сам сразу вспомнил эту историю, как только старик упомянул о том, что послал жену с просьбой о помощи в Мусульманский социалистический комитет. Он тогда не только прекратил самосуд и вырвал несчастного из рук хулиганов. Несколько дней спустя, заинтересовавшись случившимся, он провел расследование и установил, что все золото, все драгоценности купца утащил его собственный сынок. Заграбастал все самое ценное, что было в доме, да и сбежал куда-то.

— Вот всегда они так, буржуи проклятые, — сказал матрос. — Сами напакостят, а отвечать потом приходится нашему брату, рабочему человеку.

— Не только жизнь мою спас, но и имя мое доброе не дал запачкать, — еще раз повторил старик, когда история была досказана до конца. — Этого я, сынок, до самого своего смертного часа не забуду.

— Послушай, бабай, — вспомнил вдруг Мулланур. — А это не ты нынешней зимой бежал за поездом? Когда в Петроград меня провожали?

— Я, сынок! Я самый! — обрадовался старик. — Еще минута, и я бы не поспел. Кабы не тот солдатик, так бы и остался со своими пюремечами. А ведь как старался, сам их стряпал, как узнал, что такая дальняя дорога тебе предстоит. Ну и как? Понравились тебе тогда мои пюремечи?

— Очень понравились. Спасибо, бабай! До сих пор их вкус помню… А ведь там еще у тебя, в свертке этом, газетка была. Помнишь?

— Еще бы мне не помнить! Из-за этой самой газетки мне и пришлось назад-то бечь. Думал — отдам тебе свой кучтэпэч и скажу какие-нибудь хорошие слова: отстаивай, мол, сынок, наше бедняцкое дело, не давай спуску толстосумам, кровососам этим, что столько лет глумились над нами. Ну а как на вокзал пришел, так сразу все слова у меня из головы и выскочили. Верно, от волнения. Народу-то помнишь сколько там было… Вот тут я и вспомнил про газетку-то. Ты ведь сам мне ее и дал, эту газетку. В тот день, когда я тебя благодарить пришел за то, что ты меня от позора-то спас… Уж больно хорошо там все прописано было, в газетке этой. Будь я грамотный, я бы сам вот этими самыми словами все так и написал. Я, сынок, с этой газеткой ни на один день не расставался. А тут как на грех дома ее оставил. Ну и побежал за нею, чтобы тебе ее отдать да попросить: скажи, мол, сынок, там, в Петрограде, вот эти самые слова, которые ты в газетке напечатал… Потому и опоздал…

— Не опоздал, бабай. Я именно так им и сказал в Петрограде, как ты хотел. Теми самыми словами.

— А сейчас-то тебя за какие грехи забрали? — спросил у старика матрос.

— Сейчас-то как раз за дело, — усмехнулся старик. — Как белые пришли, тут мне такое счастье выпало: в офицерике одном купеческого сынка признал. Того самого, что сбежал тогда с отцовским золотом. Ну, я не вытерпел, подошел к нему… Я ж его, сукина сына, совсем мальчонкой помню… Подошел да прямо при всех и говорю: «Украл, — говорю, — мазурик, отцовское золото! На меня, старика, свою подлость свалить хотел… У-у, — говорю, — шайтаново отродье!» Да и плюнул ему в лицо при всем честном народе…

Снова заскрипела тяжелая железная дверь. В камеру вошли два солдата, обвешанные оружием. Третий, офицер, остался в дверях. Брезгливо оглядев сбившихся в кучу, затаивших дыхание узников, он процедил сквозь зубы:

— Вахитов здесь?

Мулланур встал:

— Здесь.

Офицер хмуро буркнул:

— Собирайтесь. С вещами.

— Куда вы его? — грузно поднялся со своих нар матрос.

— Не твое дело, собака! — оборвал его офицер. Однако он все же счел нужным, повернувшись к Муллануру, сообщить: — Вас переводят в губернскую тюрьму.

Мулланур, усмехнувшись, кивнул. Он понял: это конец. Медленно, тщательно, спокойно стал одеваться.

Старый Рахматулла, с трудом поднявшись на ноги, подошел к офицеру.

— Эй, послушай. Не трожь его, а?.. Лучше меня возьми… Мне все равно помирать скоро. Возьми мою жизнь, не жалко. А его не трожь…

— Прочь, старый хрыч! — рявкнул офицер и грубо толкнул старика.

Тот рухнул на пол.

— И как только рука у вас подымается бить старого человека, — презрительно сказал Мулланур.

— Поговори у меня! — вспыхнув, заорал офицер. — Быстрее! Время не ждет!

Отвернувшись от офицера, Мулланур стал прощаться с товарищами по камере.

— Прощай, друг, — обнял он матроса. — А ты поправляйся поскорее. — Он наклонился над парами, на которых лежал раненый красноармеец, поцеловал его.

— Прекратите это слюнтяйство! — окончательно потеряв терпение, крикнул офицер. — Здесь не институт благородных девиц! Извольте поторопиться!

Мулланур выпрямился и громко крикнул:

— Прощайте, товарищи! Когда выйдете на свободу, продолжайте борьбу с этими убийцами!

— Заткнуть ему глотку! — приказал офицер конвойным.

Те схватили Мулланура за руки и, уже не церемонясь, потащили к дверям.

— Куда? Оставьте его! — снова кинулся к офицеру Рахматулла. — Лучше меня убейте, а его не троньте!

Офицер наотмашь ударил старика по лицу.

С визгом захлопнулась тяжелая железная дверь. Все было кончено.

Матрос, ухватившись руками за решетку, подтянулся к окну, крикнул:

— Товарищи! Комиссара Вахитова увели на расстрел!

Спрыгнув на пол, он подскочил к двери и стал изо всех сил стучать в нее сапогами, выкрикивая:

— Товарищи! Передайте всем! Комиссара Вахитова увели на казнь! Передайте всем!

Крик его подхватили. Через минуту громыхала вся тюрьма. Изо всех камер неслось:

— Прощай, товарищ комиссар!

— Будьте вы прокляты, белые гады!

— Смерть палачам!

— Вечная память комиссару Вахитову!

Занималась заря.

Разбуженный стуком тяжелых солдатских сапог, белый голубь вспорхнул с земли и полетел навстречу встающему солнцу. На фоне розовеющего неба его перья казались золотисто-алыми.

«Кунгош — птица бессмертия», — промелькнуло в голове Мулланура.

Улыбаясь своим мыслям, он шагнул навстречу шеренге солдат, вскинувших на изготовку винтовки с примкнутыми штыками.

Грянул залп.

19 августа 1918 года, в день, когда был приведен в исполнение этот злодейский приговор, на Восточном фронте Красная Армия вела тяжелые наступательные бои. 10 сентября 1918 года ею была освобождена Казань.