Кунгош — птица бессмертия. Повесть о Муллануре Вахитове

Харис ликовал.

Он предвкушал встречу с поверженным врагом, сладострастно представлял себе, как будет куражиться над ним, сколько яда, сколько убийственной иронии плеснет в лицо ненавистному комиссару, когда его приведут к нему на допрос — жалкого, беспомощного, раздавлеппого. Но облик пленного обманул все его ожидания. В разорванной рубахе, с кровоподтеками и синяками на лице, Вахитов выглядел таким же сильным и уверенным в себе, как в тот день, когда он выступал на привокзальной площади перед толпой провожающих его рабочих и солдат, таким же невозмутимо спокойным, каким сиживал, бывало, за письменным столом в своем комиссариатском кабинете.

«Ну ничего! — подумал Харис. — Я быстро собью с тебя спесь!»

— За твою предательскую деятельность тебя будет судить народ, — с важностью сообщил он Вахитову. — А у нас к тебе только один вопрос. Отвечай: где деньги?

Вахитов презрительно молчал.

— Где спрятаны наши мусульманские деньги, я тебя спрашиваю! — истерически взвизгнул Харис.

Комиссар и бровью не повел. Он лишь слегка покачал головой, словно не палач с тяжелой ременной плетью стоял перед ним, а назойливая осенняя муха раздражала его слух своим жужжанием.

— Отвечай, скотина! — окончательно потеряв выдержку, взревел Харис. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Где спрятана касса комиссариата?!

— Зачем тебе знать? — усмехнулся Вахитов. — Эти деньги принадлежат Советской власти. Они собственность народа.

— Мы и есть народ! — крикнул Харис.

— Вы?! Вы подонки, — брезгливо поморщился комиссар. И такое искреннее, живое презрение отразилось на его лице, что Харис не стерпел.

— Молчать! — заорал он что есть мочи и ударил Вахитова своей тяжелой плетью по лицу.

Это послужило сигналом для остальных. Сбившись в кучу, палачи стали зверски избивать связанного комиссара.

— Стойте! — вопил Харис. — Убить всегда успеем! Надо сперва его допросить!

Но никто его уже не слушал.

Все бешенство, вся злобная ненависть к большевикам, к рабоче-крестьянской власти, скопившаяся в темных душах этих нелюдей, вдруг выплеснулась наружу, и они спешили излить ее на него, на этого беспомощного, связанного, избитого до полусмерти и все-таки не желающего им покориться человека.

Узнав, что комиссар Вахитов наконец схвачен, полковник Сикорский приказал немедленно доставить его к себе.

Услыхав, что сейчас сюда приведут арестованного Вахитова, в кабинете Сикорского собралось несколько офицеров. Заглянул сюда и Август Петрович Амбрустер, давний друг полковника: ему тоже не терпелось поглядеть на знаменитого комиссара.

Распахнулась дверь, и в комнате появился поручик, за ним двое конвойных ввели арестованного. Он еле передвигал ноги. Одежда на нем была изодрана в клочья.

Трудно было узнать в этом избитом, окровавленном человеке Мулланура Вахитова. Но Амбрустер его узнал.

— Что это значит? — ледяным тоном спросил Сикорский. — Поручик! Я вас спрашиваю! Это ваши люди так постарались?

Поручик вытянулся в струнку, щелкнул каблуками.

— Извольте отвечать! Кто избил арестованного? — повысил голос Сикорский.

— Осмелюсь доложить, — не моргнув глазом, отрапортовал поручик, — во время ареста он оказал бешеное сопротивление. Пришлось применить силу.

— Стыдитесь, поручик! По вашей вине господин Вахитов подумает о нас бог знает что! И будет прав… Вы не смели обращаться с ним так, словно перед вами какой-нибудь хам… Господин Вахитов — интеллигентный человек, и он заслуживает совсем иного обращения.

— Вы совершенно правы, полковник, — подхватил Амбрустер, сразу поняв тактику Сикорского. — Я имел честь встречаться с господином Вахитовым в бытность свою в Петрограде и могу подтвердить: он вполне интеллигентный человек. Человек, так сказать, нашего круга…

— Развяжите ему руки!

Руки комиссара немедленно развязали. Освободившись от стягивавших его веревок, Мулланур с трудом пошевелил затекшими пальцами.

— Прошу садиться. — Сикорский подвинул ему стул. — А вы убирайтесь прочь! — обернулся он к поручику. — И солдат своих заберите. Ну? Чтобы и духу вашего тут не было!

Поручик и солдаты, конвоировавшие арестованного, выскользнули из комнаты, бесшумно прикрыв за собою дверь.

— Скоты! — процедил сквозь эубы Сикорский, глядя им вслед. — И вот с такими людьми мы, к сожалению, вынуждены иметь дело. Не обессудьте, господин Вахитов. Таковы суровые обстоятельства, в которые поставила нас жизнь. Впрочем, вы можете не сомневаться: виновные будут наказаны. И наказаны примерно… Позвольте предложить вам папиросу?

Мулланур отрицательно покачал головой.

Обернувшись к краснолицему капитану, Сикорский приказал:

— Врача. Немедленно.

И совсем другим тоном:

— Я вижу, господин Вахитов, что сейчас вам не до разговоров. Ну что ж, мы подождем. У нас есть время. Отдохнете, придете в себя, и мы побеседуем. Я надеюсь, к обоюдному удовольствию.

Мулланур устало закрыл глаза. Прочитав в этом мимолетном движении нечто похожее на согласие с его словами, Сикорский удовлетворенно кивнул:

— Вот и великолепно.

Вскоре пришел врач и занялся обработкой чудовищных вахитовских ран и кровоподтеков.

Когда умытого и перевязанного комиссара наконец увели, Сикорский самодовольно ухмыльнулся.

— Вот, господа. Учитесь быть политиками, — небрежно развалясь в кресле, кинул он столпившимся в его кабинете офицерам. — Комиссар Вахитов — популярнейшая личность среди мусульман. К сожалению, мы не можем с этим не считаться. Вот я и подумал, что хорошо бы нам превратить его из врага в союзника. А?.. Как вам кажется?

— Боюсь, дорогой мой друг, ничего у вас из этой затеи не выйдет, — покачал головой Амбрустер.

— Как знать, — задумчиво возразил Сикорский. — Всякая божья тварь хочет жить, боится смерти. Если перед Вахитовым встанет дилемма: сотрудничество с нами и все прелести жизни… или… Или черная яма, небытие, иемедленное превращение в прах, в тлен, в ничто… Перед такой альтернативой, я полагаю, каждый задумается…

В конце концов, не из железа ведь он, этот комиссар, Такое же созданье божье, как и мы с вами!

Тюрьма «Плетени» еще в старое время пользовалась у жителей Казани дурной славой: это был один из самых мрачных казематов царской России. Ну а сейчас, при белых, тюрьма превратилась в настоящую фабрику смерти.

В эти дни она была набита до отказа. Основную массу заключенных составляли не успевшие уйти из города советские и партийные работники, а также пленные красноармейцы, среди которых было много раненых.

Сюда и был доставлен комиссар Вахитов.

— В эту! — крикнул начальник конвоя, указывая на дверь камеры, на которой жирной черной краской была намалевана цифра «15».

Надзиратель, гремя ключами, отпер дверь. Мулланура втолкнули в камеру, и дверь захлоппулась. Он остановился у порога, огляделся. В нос шибанул острый запах человеческого пота. Камера была небольшая, рассчитанная человек на десять. Но сейчас в ней заключенных находилось по меньшей мере вдвое больше. Они лежали вповалку, некоторые прямо на холодном каменном полу. При виде нового человека кое-кто поднял голову.

Мулланур выпрямился, сразу мысленно решив, что и здесь, для всех этих людей, распростершихся на нарах и на грязном цементном полу, он должен оставаться комиссаром, живым воплощением революционной воли и мужества.

— Здравствуйте, товарищи, — негромко сказал он.

— Здравствуй, товарищ! — дружно отозвалась вся камера.

Поднялось еще несколько голов. Все сочувственно разглядывали новенького. Изможденное, небритое лицо его было все в синяках и кровоподтеках: видно, при аресте ему крепко досталось. Однако держался он хорошо.

Мулланур в свою очередь тоже внимательно разглядывал товарищей по несчастью.

В углу на парах лежал раненый красноармеец. Рядом с ним прямо на полу примостился широкоплечий, коренастый парень в полосатой тельняшке, не иначе — матрос.