Белый шум

– Оно уже явно превысило все мыслимые пределы.

– Что может значить этот симптом?

– Возможно, ничего, а возможно – действительно очень много.

– Как именно много?

– Не хотелось бы заниматься пустословием.

– Я только пытаюсь выяснить, не может ли этот калий служить показателем какого-то состояния, как раз начинающего проявляться, какого-то состояния, вызванного то ли недоброкачественной пищей, то ли вредным воздействием какого-либо вещества, оказавшегося после утечки в воздухе или дожде.

– Вы что, действительно соприкасались с подобным веществом?

– Нет, – сказал я.

– Вы уверены?

– Абсолютно. А что, эти цифры указывают на какой-то симптом возможного вредного воздействия?

– Если бы вы не подвергались вредному воздействию, то вряд ли они могли бы указывать на какой-то симптом, не правда ли?

– Значит, мы договорились, – сказал я.

– Скажите мне одну вещь, мистер Глэдни, только честно. Как вы себя чувствуете?

– Насколько мне известно, я чувствую себя отлично. Первосортно. Собственно говоря, я уже много лет не чувствовал себя так хорошо.

– Что значит «собственно говоря»?

– С учетом того обстоятельства, что я стал старше.

Он внимательно посмотрел на меня. Казалось, он пытается смутить меня своим пристальным взглядом. Потом что-то записал в мою историю болезни. Я чувствовал себя мальчишкой, которого распекает за прогулы директор школы.

– Как можно отличить истинное повышение от ложного? – спросил я.

– Я направлю вас в Глассборо на дополнительное обследование. Вы не против? Там есть совершенно новое учреждение. Называется ферма «Осенняя жатва». У них блестящее новенькое оборудование. Вы не разочаруетесь, вот увидите. Оно и вправду блестит.

– Хорошо. Но разве содержание калия – это единственное, за чем мы должны следить?

– Чем меньше вы будете знать, тем лучше. Поезжайте в Глассборо. Велите им тщательно вас обследовать. Приложить все старания. Велите направить вас ко мне с результатами в запечатанном конверте. Я проанализирую их до мельчайших подробностей. Разложу все по полочкам. Уверяю вас, сотрудники «Осенней жатвы» обладают необходимыми знаниями, имеют в своем распоряжении самые точные приборы, лучших лаборантов из стран третьего мира, новейшую методику.

Его жизнерадостная улыбка напоминала спелый персик на ветке.

– Вдвоем, как врач и пациент, мы сумеем добиться того, чего не смогли бы добиться поодиночке. Предупредительным мерам уделяют мало внимания. А ведь, как говорится, легче предупредить, чем лечить. Это пословица или сентенция? Наверняка профессор сможет нам сказать.

– Надо подумать.

– Во всяком случае, самое главное – предупредить болезнь, не правда ли? Я только что листал последний номер «Американского гробовщика». Картина просто ужасающая. Отрасль едва справляется с размещением огромного количества покойников.

Бабетта права. Он прекрасно говорил по-английски. Приехав домой, я принялся выбрасывать вещи. Наживки для рыбной ловли, потерявшие упругость теннисные мячи, рваные дорожные сумки. Обшарил чердак в поисках старой мебели, ненужных абажуров, перекосившихся ширм, кривых карнизов для занавесок. Выбросил рамы для картин, колодки для обуви, подставки для зонтов, настенные полочки, детские стульчики и кроватки, складные сервировочные столики – есть перед телевизором, стульчики с погремушками, сломанные проигрыватели. Выбросил бумажную подстилку для полок, пожелтевшую почтовую бумагу, рукописи своих статей, корректурные гранки тех же статей, журналы, в которых эти статьи напечатаны. Чем больше вещей я выбрасывал, тем больше находил. Дом превратился в мрачный лабиринт, полный старых, отслуживших свой срок вещей. Вещи обрели некую безмерность, сделались невыносимо тяжелыми, взаимосвязанными, гибельными. Я шагал по комнатам, швыряя вещи в картонные коробки. Пластмассовые электрические вентиляторы, перегоревшие тостеры, вышитые по канве сцены из «Звездного пути». Чтобы вытащить все на тротуар, потребовалось гораздо больше часа. Никто мне не помогал. Я не нуждался ни в помощи, ни в компании, ни в сочувствии. Мне хотелось только одного: вынести все эти вещи из дома. Сидя в одиночестве на крыльце, я ждал, когда вокруг воцарятся мир и спокойствие.

Женщина, шедшая по улице, сказала: – Деконгестант, антигистамин, суппрессивное средство от кашля, болеутолитель.

35

Бабетта никак не могла наслушаться разговоров с радиослушателями.

– Я ненавижу свое лицо, – сказала одна женщина. – Уже много лет для меня это постоянная проблема. Из всех лиц, которые могли бы мне достаться – в смысле наружности, – я заполучила именно самое невзрачное. Но как я могу не смотреть? Даже если вы отберете у меня все зеркала, я все равно найду, куда посмотреться. С одной стороны, не смотреть невозможно. Но с другой – я его ненавижу. Короче говоря, я по-прежнему смотрю. Это ведь мое лицо, чье же еще? Что дальше? Забыть, что оно есть? Делать вид, будто оно чужое? А позвонила я потому, Мел, что хочу найти других людей, которым трудно примириться со своим лицом. Для начала вот несколько вопросов. Как выглядели вы до своего рождения? Как будете выглядеть в загробной жизни, независимо от расы и цвета кожи?

Бабетта почти не снимала спортивный костюм. Простой серый тренировочный костюм, просторный и мешковатый. В нем она стряпала, возила детей в школу, ходила в магазины хозтоваров и канцелярских принадлежностей. Немного поразмыслив, я решил, что в этом нет ничего особенного, не о чем беспокоиться, нет оснований полагать, будто она впадает в апатию и отчаяние.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я. – Говори правду.

– Что такое правда? Я стала больше времени проводить с Уайлдером. Уайлдер помогает мне выстоять.

– Очень надеюсь, что ты станешь прежней Бабеттой, здоровой и общительной. Я нуждаюсь в этом ничуть не меньше твоего, а то и больше.

– Что такое нужда? Все мы нуждаемся. Где тут уникальность?

– Значит, по существу, ты чувствуешь себя все так же?

– То есть, мутит ли меня при мысли о смерти? Страх не проходит, Джек.

– Мы должны по-прежнему вести активную жизнь.

– Активная жизнь помогает, но Уайлдер помогает больше.

– Мне это кажется, – спросил я, – или он и вправду стал гораздо меньше говорить?

– Разговоров вполне хватает. Что такое разговоры? Я не хочу, чтобы он говорил. Чем меньше он говорит, тем лучше.

– Дениза переживает за тебя.

– Кто?

– Дениза.

– Разговоры – это радио, – сказала она. Дениза не выпускала свою маму на пробежки, пока та не пообещает нанести на кожу несколько слоев солнцезащитного геля. Девочка выходила следом за Бабеттой из дома, чтобы сзади плеснуть ей на шею последнюю каплю лосьона, потом поднималась на цыпочки, чтобы его равномерно втереть. Старалась смазывать все открытые места. Брови, веки. Мать с дочерью жарко спорили о том, действительно ли это необходимо. Дениза сказала, что солнце опасно для людей с белой кожей. Ее мама заявила, что все это – просто способ выставить напоказ болезнь.

– К тому же, я бегунья, – сказала она. – А бегуна вредные лучи, по определению, поражают с меньшей вероятностью, чем человека, который стоит или идет пешком.

Дениза повернулась ко мне, всплеснув руками, всем видом своим умоляя вразумить эту женщину.

– Самые опасные лучи – прямые, – сказала Бабетта. – А значит, чем быстрее движется человек, тем больше вероятность, что попадание будет лишь частичным – косыми, скользящими лучами.

Дениза разинула рот, у нее едва не подкосились ноги. Честно говоря, я не был уверен в том, что ее мать не права.

– Все это – принудительный ассортимент, который навязывают нам корпорации, – подвела итог Бабетта. – Солнцезащитный гель, система сбыта, страх, болезнь. Одного без другого не бывает.

Я отвез Генриха и его приятеля, укротителя змей Ореста Меркатора, пообедать на торговую улицу. Было четыре часа – время, когда Орестов тренировочный график предусматривал самую сытную еду. По его просьбе, мы пошли в ресторан «Каса Марио Винсента» – блокгауз с узкими окнами, казавшийся частью некоей системы береговых укреплений.