Мемуары [Лабиринт]

Эти сообщения меня сначала успокоили, тем более что полученный мной через Ритгена информационный материал Зорге казался полезным и не возбуждал подозрений в дезинформации.

Первый удар я получил в начале 1941 года. В то время в Берлине находилась делегация сотрудников японской полиции. Я неоднократно беседовал с ними, и однажды руководитель этой делегации неожиданно спросил меня, не поручено ли Майзингеру осуществлять тайное наблюдение за немецкими гражданами, проживающими в Японии. Я ответил отрицательно. В ходе беседы японец еще раз вскользь заметил, что по его мнению, разумнее было бы, если бы Майзингер для этого сотрудничал с японскими учреждениями, которые в любое время готовы предоставить к его услугам свой богатый опыт. Из этих высказываний мне стало ясно, что Майзингер выполняет свое задание крайне неумело, возбудив подозрения японцев.

К тому времени Зорге сообщил нам оценку общего положения, согласно которой он считал вступление Японии в тройственный пакт всего лишь политической манипуляцией, не имеющей для Германии никакого реального военного значения. После начала войны с Россией он также указал на то, что Япония ни при каких обстоятельствах не нарушит пакта о ненападении, заключенного с Россией; война в Китае, по его утверждению, предъявляет колоссальные требования к военному потенциалу Японии — прежде всего военно-морской флот настоятельно требует установления контроля над южной частью Тихого океана. Он заключил это из характера снабжения сухопутных войск нефтью и горючим — по его мнению, этих запасов хватит лишь на полгода. Тот факт, что военноморской флот располагал значительными ресурсами, свидетельствовало, как он считал, о смене главных направлений военных действий. В 1940 году подтвердилось, насколько верными были эти сообщения; но их больше не использовали, так как после смерти Гейдриха Гиммлер не хотел больше брать на себя ответственность информировать Гитлера.

Я думаю, что нет ничего невероятного в том, что именно Майзингер, не подозревая об этом, был тем самым человеком, который навел японцев на след этого агента, работающего против них.

18 октября 1941 года японцы арестовали Зорге. В течение нескольких месяцев до этого японская служба радиоперехвата ловила передачи тайного радиопередатчика Зорге, однако не могла расшифровать их и установить местонахождение передатчика. При помощи этого передатчика только в 1940 году в Москву было передано не менее тридцати тысяч шифрованных групп слов. Радистом Зорге был прошедший обучение в Москве немец Макс Клаузен, который чаще всего вел передачи с небольшого парусного судна, имея при этом возможность выбирать для передачи любое место. Ущерб, нанесенный Зорге и Клаузеном японцам, был исключительно велик; их обоих приговорили к смерти.

Общая картина, составленная японцами в ходе их слежки и допросов, подтвердила, что действия Зорге являются естественным продолжением всей его прошлой жизни, о которой было известно из документов; однако тогда у нас, как уже упоминалось, имелись только улики, но не было точных доказательств его сотрудничества с Советами. Когда мы получили доказательства, было уже слишком поздно. Ведь Зорге вел шпионскую деятельность в широком масштабе не только против японцев, но и против Германии в пользу Советской России. В частности, он выдал русским срок нападения Германии на Россию, а также сообщил им о том, что Япония не вступит в войну против России. Это позволило России высвободить свои сибирские дивизии и бросить их на Западный фронт против Германии.

Зорге был разведчиком-одиночкой, верившим, пожалуй, в возможность искреннего примирения между Россией и Германией в результате установления нового (коммунистического) общественного строя; большую роль в развитии его мировоззрения сыграло происхождение (его мать была русской, а отец много лет прожил в России). Он не только отвергал национал-социализм и фашизм, но, видимо, в глубине души испытывал к нему величайшую ненависть. Объяснить, почему русская разведка столь щедро предоставила ему большую личную свободу действий, — вопреки своему обыкновению направлять деятельность своих агентов строгими директивами — мне представляется возможным только тем, что русские правильно поняли характер Зорге. Они знали, что Зорге может приносить пользу, только живя в обстановке «презренной» свободы, к которой он, несмотря на свое отрицательное отношение к буржуазному образу жизни, был приучен с детства, воспитываясь в традициях западного индивидуализма. И то, что он ни в своих показаниях, ни во время длительного заключения в Японии не только не признался, но и словом не обмолвился о своем сотрудничестве с Берлином, можно в равной степени объяснить его сильной индивидуальностью и своенравием — его связывали с бывшим командиром подводной лодки, кавалером ордена Pour le mйrites [25] фон Ритгеном личные узы, и в рамках политической игры такая дружба оставалась для него неприкосновенной. Такой вывод, я думаю, позволяет сделать информация, которую он поставлял, так как Зорге, при всем своем неприятии национал-социалистского режима, ни разу не сделал попытки дезинформировать нашу разведку.

В ходе расследования деятельности Зорге японскими властями под подозрение попал и тогдашний немецкий посол в Токио генерал-майор Ойген Орт, которого обвиняли в пособничестве Зорге. Он был в дружеских отношениях с Зорге и признал, что тот имел полную возможность черпать ценную информацию из их приятельских бесед. Тщательная проверка показала, что со стороны Орта не было совершено наказуемое деяние — он не был сообщником, просто Зорге использовал его в своих целях. Я отстаивал эту точку зрения и перед Гиммлером, и перед Риббентропом. Однако мне не удалось полностью рассеять недоверие Гитлера, возникшее по отношению к Орту. Он всегда был убежден, что послу непозволительно заводить друзей, с которыми можно открыто и без утайки обсуждать политические проблемы. Мы сочли своей победой и то, что Гитлер в отношении Орта ограничился такой разумной мерой, как отзыв из страны.