Мемуары [Лабиринт]

Первое подозрение против Зорге — Вмешательство фон Ритгена — Майзингер — полицейский уполномоченный в Токио — Зорге информирует немецкую разведку — Его арест — Московский шпион.

Летом 1940 года ко мне обратился директор Германского информационного бюро (ДНБ), господин фон Ритген, и попросил поговорить со мной по поводу Рихарда Зорге. С 1934 года Зорге жил в Восточной Азии. Все это время он сотрудничал с Германским информационным бюро, а также был корреспондентом «Франкфуртер цайтунг». Возникло подозрение в его нелояльности — первой высказала недоверие к Зорге зарубежная организация НСДАП, указав при этом на его политическое прошлое. Фон Ритген, с которым Зорге вел личную переписку, просил меня заглянуть в секретные дела на Зорге, которые вели 3-е и 4-е ведомства.

Ритген, который, как было видно, не хотел отказываться от сотрудничества Зорге с ДНБ, указал на сотрудничество Зорге с профессором Хаусхофером в Мюнхене, факт, вызывающий сомнения в политической благонадежности Зорге. В геополитическом журнале Хаусхофсра была помещена длинная серия статей Зорге о «Восстании молодых офицеров», по мнению Ритгена, лучшее, что когда-либо было написано о подоплеке тогдашних разногласий между армией и промышленными кругами Японии. Ритген восхищался великолепным знанием Зорге страны и людей Восточной Азии, а также его глубоким пониманием политических процессов вообще в странах Востока. Так, например, он всегда точно знал и верно оценивал по словам Ритгена соотношение сил между Китаем, Японией и Россией, с одной стороны, и Америкой и Англией — с другой.

Я просмотрел документы о Зорге. Из них нельзя было убедиться в необходимости что-либо предпринимать против Зорге. Правда, документы о его прошлом заставили меня задуматься — Зорге поддерживал тесные контакты с многими агентами Коминтерна, известными нашей разведке. Кроме того, в двадцатые годы он был в хороших отношениях с националистскими, праворадикальными и национал-социалистскими кругами, в том числе со Стеннесом, одним из бывших фюреров CA, который после исключения из партии убежал в Китай, где стал военным советником Чан Кайши. Мы знали, что Стеннес, находясь в Китае, поддерживал тесные связи с «Черным фронтом» Отто Штрассера; кроме того, Гейдрих подозревал его в заигрывании с русскими.

Когда я беседовал с Ритгеном о возможных посторонних связях Зорге, он высказал следующее мнение: если он даже на самом деле связан с иностранными разведками, мы должны все-таки найти средства и способы, с одной стороны, обезопасить себя, а с другой — извлечь пользу из знаний Зорге. В конце концов я обещал Ритгену в дальнейшем защитить Зорге от нападок партийного руководства, если он согласится наряду со своей журналистской деятельностью выполнять и наши задания. Он должен будет сообщать нашей разведке время от времени информацию о Японии, Китае и Советском Союзе; при этом я предоставил Ритгену самому подумать о том, каким образом наладить передачу информации.

Когда я сообщил об этом Гейдриху, он одобрил мой план, но с условием, что за Зорге немедленно будет установлено наблюдение. Гейдрих был настроен скептически и учитывал возможность того, что Зорге может снабжать нас дезинформацией; ввиду этого он предложил направлять информацию Зорге не по обычным каналам, а подвергать ее особой проверке. Он поручил, кроме того, обсудить все это дело еще раз как следует с Янке.

Должен признать, что я по небрежности промедлил с установлением немедленного контроля над Зорге, которого потребовал Гейдрих. Правда, организация такого наблюдения была затруднена тем, что, во-первых, в этом случае нельзя было сделать письменных распоряжений, а во-вторых, наши сотрудники в Японии были для этого еще молоды и неопытны. Когда я говорил об этом с Янке, он странным образом уклонился от решения этого вопроса, делая вид, что он не знает Зорге как следует. Я же знал, что ему обо всем известно от Ритгена, но, тем не менее, не стал «давить» на него.

В это время Гейдрих послал в Токио в качестве уполномоченного полиции уже упомянутого мной криминаль-директора Майзингера. Причиной этого перемещения Майзингера послужило одно особое обстоятельство, в котором, помимо своей воли, участвовал и я. В свое время криминаль-директору показалось, что у него есть основания для того, чтобы разоблачить меня в глазах Гейдриха как «неблагонадежного». (В Вене я, на самом деле, кое с кем разделался не по справедливости.) Я избрал свой метод защиты и начал медленно плести вокруг него сеть. В моих глазах он был преступником. После войны с Польшей его назначили полицейским комендантом в Варшаве. Мне не составляло труда собрать через своих друзей в Польше доказательства чудовищных преступлений Майзингера в Варшаве. Полученный материал я передал Мюллеру, оговорившись, что он попал ко мне случайно. Мюллер сразу же принял «подачу», после чего было проведено тщательное разбирательство событий в Варшаве. При этом обнаружились столь невероятные вещи, что по окончании расследования Гиммлер сразу же решил: военно-полевой суд и расстрел. Тут подключился Гейдрих и спас Майзингера, послав этого примитивного криминалиста в качестве уполномоченного немецкой полиции в Токио. Единственным объяснением этого было то обстоятельство, что Майзингер благодаря своему долголетнему опыту работы в полиции и сотрудничеству с Мюллером прекрасно разбирался во всех уловках Коминтерна.

Теперь, когда назначение Майзингера в Токио было решенным делом, я поневоле поручил Майзингеру установить за Зорге наблюдение и регулярно сообщать мне о его результатах по телефону. Однако вместо того, чтобы посвятить себя выполнению своих действительных обязанностей, он предался светским развлечениям и неожиданно взялся играть роль простака. Правда, он регулярно сообщал мне о «Посте» — эту кличку мы выбрали для Зорге — но не было случая, чтобы сведения, которые он направлял мне, не содержали положительного отзыва о Зорге. Майзингер постоянно подчеркивал хорошую репутацию, которой Зорге пользовался и в немецком посольстве в Токио, и в японских учреждениях. Не могу не упомянуть, что иногда он разговаривал по телефону и с Мюллером, беседовавшим со своим земляком на баварском диалекте, который почти никто не понимал.