Апостол Павел

Во время своего нового заточения в Риме, в ожидании следующего предписания, Павел не бездействовал, даже когда его группа сократилась, ведь семь-восемь последователей могли считаться вполне нормальной клиентелой восточного философа в Риме [1139]. Павел вновь собрал своих последователей: Луку, Марка, прибывшего из Азии, который поддерживал связь между ним и группой Петра. Тимофея, которого ожидал из Ефеса, и возможно, Аполлоса — собрал в последний раз, если принять во внимание, что Послание к Евреям содержит упоминание об ужасных казнях, которым подверглись христиане в садах Нерона в 64 году… [1140] Материальное положение апостола несколько улучшилось благодаря той помощи, которую он получил от филиппийцев через посредничество Епафродита [1141]. Павел успевает еще написать своим последователям с Востока, чтобы с миром наставить их и как всегда открыто засвидетельствовать о деятельности христиан-иудеев, которых считал отступниками [1142]. Но несмотря на приливы энергии и надежду, он чувствовал приближение смерти [1143].

Философ, учитель мысли, собравший вокруг себя нескольких последователей, сразу же становился подозрительным в Риме Нерона и Тигеллина. Обвинение Нерона, в котором говорилось, что философы занимаются магией, делало уязвимыми все восточные секты, включая и узаконенный стоицизм [1144]: как только появлялся слух о чудотворце, Тигеллин торопился провести расследование. С 62 по 66 год преступление, квалифицированное как «безбожие», определяло любое неугодное чудотворение и кощунственную магию. Не то чтобы Нерон проявлял недоверие или опасался столкнуться с явлениями оккультизма, но он боялся мистической силы магов и хотел удостовериться в их сверхъестественных возможностях [1145]. Обвинение в магии, вынесенное гласно, имело политический смысл: суд был убежден, что мистические чаяния приводят к разрушительным настроениям и власти должны оградить себя от поставщиков идей, от религиозных новаций [1146].

Служба порядка при Нероне, в конце концов, составила портрет подозрительного человека, который многими своими чертами был похож на Павла [1147]. Пристально следили за отличиями, инородной походкой, иностранным костюмом, а Павел имел вид типичного жителя Востока: его вполне можно было принять за египтянина, а одеяние путешественника выдавало в нем философа [1148]. До самого конца он сохранил пылких сторонников, а горячность его последователей всегда давала повод подозревать существование группы, ведущей оппозиционную деятельность [1149]. Подозрение становилось еще более серьезным из-за того, что группа собиралась полулегально, подобно пифагорийцам [1150]: роман о Павле не повествует о проповедовании Павла (бывшего еще на свободе) на виду у всех, в городе, но рассказывает о его проповедовании на риге, в пригороде [1151] — там, где римляне предполагали найти не именитых граждан общества, а иудеев низкого происхождения, бродяг без крова и пищи, ничего не имеющих за душой — там, где чародеи, шарлатаны и колдуны упражнялись в своем искусстве [1152]. В случае с Павлом соответствовал ли действительности этот образ маргинала или только служил впоследствии поддержкой обвинений, которые объединяли в себе предубеждение против философии и заботу об общественном порядке путем подавления противозаконных обществ и собраний? [1153]

Возможно, что обвинение возобновилось, опираясь на факты, установленные в самом Риме с помощью тайных осведомителей, которых имели стражи порядка, ибо только это давало возможность вынести быстрое решение: нарушения, раскрытые в провинции, требовали не меньше года расследований [1154]. Благодаря практике доносов, к которым побуждали и подстрекали официальные власти, в Риме легко можно было найти «великое сборище обвинителей». Особенно в периоды бедствий и народных волнений, которые как раз имели место в Риме в 64 году во время колоссального пожара, опустошившего центр города и многочисленные кварталы; и в 65–66 годах, когда комета, а затем эпидемия поразили всеобщее воображение: в них увидели дурное предзнаменование. В таких обстоятельствах толпа сама искала козлов отпущения, стихийно отвергая тех, кто выделялся. Таковыми оказались христиане, которые «были ненавидимы за их низость», потому что недостаточно разделяли интересы граждан, а были вовлечены в свои коллективные обряды [1155]. В комете, а потом и в пожаре могли усмотреть особые предупреждения, посланные богами. Первое коллективное обвинение римляне предъявили христианам по поводу необычного характера их «суеверий», которые Тацит считал асоциальными, а Суэтон — революционными.

Нет никаких источников, с помощью которых можно было бы установить связь между массовыми репрессиями 64 года, повлекшими за собой не менее 200–300 жертв, и обвинением Павла. Его писания и проповедование, несомненно, могли вызвать крайне сильное недовольство, потому что он объявлял в апокалипсической манере о возвращении Иисуса Христа на землю из среды сверкающего пламени [1156], но кажется, это никогда не вменялось христианам в вину. Возможно, апостол мог присутствовать при каких-либо репрессивных действиях, и возможно, он имел в виду это событие, когда говорил в начале своего Послания к Филиппийцам о мужестве некоторых христиан, несмотря на травлю в городе, где был взят под стражу [1157].

67-68 годы были годами, которые древние хронографы [1158] четвертого столетия посчитали годами смерти Павла [1159]. В то время Нерона не было в Риме, он осуществлял свое путешествие в Грецию, но репрессивные акции разоблачений продолжались с усиленной решительностью [1160]. Таким образом, казнь апостола не была связана ни с многочисленными обвинениями христиан в 64 году, ни с травлей философов в 65–66 годах [1161]. Но «Деяния Павла», которые представляют собой независимое и, без сомнения, очень древнее [1162] римское предание о его мученичестве, подчеркивают недовольство его деятельностью и магией [1163].

Выдвинутое обвинение могло поддерживаться благодаря официальным астрологам и чудотворцам, принадлежащем к близкому кругу Нерона. Два свидетельства идут в этом направлении. Первое о маге Симоне, чье столкновение с Петром послужило источником вдохновения для древнейших римских преданий, символизирующих контрапостола, представляя его образцом официального чародея, защитника государства, заботящегося о благосостоянии народа и поддерживающего императора: первый, кто описал это таким образом был человек, изменивший повествование «Деяний Петра», чтобы вовлечь в него Павла и изобразить борьбу против мага [1164]. Гораздо более близок к истинным событиям Апокалипсис, где в тех гонениях, которые начал Нерон, обвиняется одно высокопоставленное лицо, состоящее при дворе, который в то же время был чародеем, прибывшим из Египта. Считают, что это был Тиверий Клавдий Валвиллиус, который находился в Ефесе в одно время с Павлом, а затем занял место префекта Египта, по возвращении же в Рим, с 60 года, имел господствующее влияние при императорском дворе [1165]; именно он посоветовал Нерону совершать покаянные манифестации после разных пагубных предзнаменований, поражающих воображение [1166]. Павлу довелось — что совершенно бесспорно — дважды повстречаться с ним на своем пути: в Ефесе, в 53–54 годах, и в Риме, между 60 и 68 годами… Нельзя забывать, что в его случае, как, впрочем, и в случае с Петром, древнейшие предания настаивают на том, что это было столкновение харизмата, вдохновленного Богом, и языческого мага: во втором веке «Деяния Петра» описывают поединок Павла с чародеем Симоном, уже не повествуя о победе Павла, так же как и «Деяния Павла», изображающие апостола после его смерти, в кругу философов при дворе [1167]. Символической победой над чародеем Кипра пожелал обозначить начало павловской миссии автор гораздо ранее написанной книги «Деяний апостолов» [1168].